Я не дрогнул, не двинулся, ибо целое множество несказанных фантазий, связанных с видом, с походкой, с движениями призрака, бешено промчавшись в моем уме, парализовали меня – заставили меня окаменеть. Я не двигался – я только смотрел на привидение. В мыслях моих был безумный беспорядок – неукротимое смятение. Возможно ли, чтобы передо мной стояла живая Ровена? Возможно ли, чтобы это была Ровена – белокурая голубоглазая леди Ровена-Трэванион-Тримэн? Почему, почему стал бы я в этом сомневаться? Повязка тяжело висела вокруг рта – но неужели же это не рот леди Тримэн? И щеки – на них был румянец, как в расцвете ее жизни – да, конечно, это прекрасные щеки живой леди Тримэн. И подбородок с ямочками, как в те дни, когда она была здорова, неужели это не ее подбородок? – но что это, она выросла за свою болезнь? Что за невыразимое безумие охватило меня при этой мысли? Один прыжок, и я был рядом с ней! Отшатнувшись от моего прикосновения, она уронила с своей головы развязавшийся погребальный покров, и тогда в волнующейся атмосфере комнаты обрисовались ее длинные разметавшиеся волосы; они были чернее, чем вороновы крылья полночи! И тогда на этом лице медленно открылись глаза. «Так вот они, наконец, – воскликнул я громким голосом, – могу ли я ошибаться – вот они, громадные, и черные, и зачарованные глаза моей утраченной любви… леди… леди Лигейи!»
Шарль Бодлер. Эдгар По. Его жизнь и произведения
Посвящается Марии Клемм
Ангел, спускаясь ко мне с облаков,
Шепчет душе утешенья свои,
Но есть лекарство сильней его слов —
Это слова материнской любви.
Матери имя присвоено вам —
Вам это имя подходит одной.
В любящем сердце я выстроил храм,
Высекла смерть там своею рукой,
Милой Вирджинии давшей свободу,
Имя бесценное ваше на сводах.
Мать же родная, покинув давно
Всех нас, была просто матерью. Но
Вы во сто крат мне дороже, родней:
Вы мать любимой навеки моей,
А без любви к ней поэта душа
Больше не даст за себя и гроша
[34].
* * *
…Верно молвить это слово
Научил его хозяин
В дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
И, в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой,
В эти долгие года,
Для него был стон единый
В эти грустные года —
Никогда, – уж больше
Эдгар По, «Ворон»
И насмешливая судьба,
сидя на своем бронзовом троне,
Наполняет их легкие горькой желчью,
И корчатся они в тисках нужды.
Теофиль Готье, «Тьма»
Я всегда ищу книги с широкими полями.
Эдгар По, «Маргиналии»
I
Недавно перед одним из наших судов предстал какой-то горемыка, у которого на лбу красовалась редкая и необычная татуировка: «Не везет!» Таким образом, он, словно книга название, носил над глазами девиз всей своей жизни, и последующий допрос доказал жестокую достоверность этой странной надписи. В истории литературы тоже есть подобные судьбы, истинные проклятия, и люди, в извилистых складках лба которых таинственными знаками высечено слово
