Ждать ли добрых вестей? | страница 3
Извините – право художника и все такое.
Я в жизни не видала, чтобы в поле Мидмара паслись лошади, но это ведь не значит, что их там не может быть.
Эмили Дикинсон
I
В прошлом
Урожай
Жар от гудрона как будто застрял меж густых изгородей – они возвышались над головами, точно крепостные стены.
– Давит, – сказала мать; они тоже как будто застряли. – Как лабиринт в Хэмптон-Корт[1], – сказала она. – Помните?
– Да, – сказала Джессика.
– Нет, – сказала Джоанна.
– Ты совсем маленькая была, – сказала мать Джоанне. – Как Джозеф.
Джессике было восемь, Джоанне шесть.
Дорожка (они называли ее «переулок») извивалась туда-сюда – не разглядишь, что там впереди. Приходилось держать собаку на поводке и жаться к изгородям – а то «вдруг появится» машина. Джессика была старшая, и собачий поводок всякий раз доставался ей. Она только и делала, что дрессировала собаку – «К ноге!», и «Сидеть!», и «Ко мне!». Мать говорила, не мешало бы Джессике поучиться у собаки послушанию. Джессика вечно была за главную. Мать говорила Джоанне: «Неплохо бы думать самой. Умей постоять за себя, своей головой думай», но своей головой Джоанна думать не хотела.
Автобус ссадил их на шоссе и поехал себе дальше. Выйти из автобуса всем семейством – ужас какая «морока». Мать держала Джозефа под мышкой, как сверток с покупками, а другой рукой с трудом раскладывала навороченную коляску. Джессика и Джоанна сообща выволакивали из автобуса покупки. Пес справлялся сам.
– Никто никогда не помогает, – сказала мать. – Замечаете?
Они замечали.
– Блядская сельская идиллия, спасибо вашему папочке, – сказала мать, когда автобус отбыл в голубых дымах выхлопа и жара. – И не смейте материться, – машинально прибавила она. – Материться можно только мне.
Машины у них больше не было. В ней уехал отец («ублюдок»). Отец писал книги, «романы». Однажды снял книжку с полки и показал Джоанне, ткнул в свою фотографию на задней обложке и сказал:
– Это я, – но прочесть не разрешил, хотя Джоанна уже хорошо умела. («Не сейчас, попозже. Боюсь, я пишу для взрослых, – засмеялся он. – Там есть такое, ну…»)
Их отца звали Говард Мейсон, а мать – Габриэлла. Иногда люди радовались, улыбались отцу, уточняли: «Тот самый Говард Мейсон?» (А иногда, без улыбки: «Этот Говард Мейсон», – это значило другое, но Джоанна не очень понимала, в чем разница.)
Мать говорила, что отец выдернул их с корнем и пересадил «в какую-то глушь».