В тот день я снова заплакал. Старшие товарищи что-то говорили мне, пытались успокоить, что-то объяснить, хвалили меня неустанно и даже лукавили, что не понимают, как все это вышло. Но я это прекрасно понимал, а еще понимал, что плачу при всех в последний раз.
Дворовые поединки стали моим любимым времяпрепровождением, я совершенствовался, рос и, достигнув в своем понимании должного мастерства, попросил старших ребят взять меня в клуб, где, по слухам, как раз комплектовался турнир на получение третьего разряда. Просьба моя не могла не показаться им забавной. Ребята были и порядком старше меня, и, конечно, выше, успели к тому времени сыграть в квалификационных турнирах, где существовало три юношеских разряда и еще два мужских. Но отказывать товарищи не стали и привели меня к секретарю шахматной секции – Алексею Ивановичу Паку. Днем он работал металлистом в горячем цеху, а по вечерам руководил клубом. Были в нем и мудрость, и доброта, и педагогический дар, поэтому на просьбу ребят он откликнулся, не стал отмахиваться, но предложил компромисс:
– Включу вашего Карпова в турнир, если пройдет испытание.
– Какое?
– Контрольная партия с одним из нас. Выиграет – добро пожаловать на турнир, нет – до свидания.
Ребята идею поддержали, они хотели, чтобы все увидели – они привели настоящего шахматиста, а не какого-то проходимца. Я воспринял предложение даже с энтузиазмом – не хотел никаких поблажек. Пак, явно не страдавший отсутствием чувства юмора, назначил мне в соперники старейшего члена клуба – Морковина, разменявшего восьмой десяток. Мой визави старался изо всех сил, но я вырвал победу без особого труда, получил законное право сыграть в турнире, который провел успешно, и с первой попытки выполнил норму третьего разряда.
Так я стал полноправным членом шахматного клуба. Клубом, конечно, нашу секцию можно было назвать с большой натяжкой. Мы теснились в сорокаметровом помещении, выделенном Дворцом спорта металлургического завода. Впрочем, назвать двухэтажный амбар с малюсенькими окнами дворцом пришло в голову, скорее всего, тому, кто сделал его фасад наивно помпезным, совершенно забыв о внутреннем наполнении. За дверью располагались два зала: баскетбольный и легкой атлетики и несколько больших комнат, одна из которых – сплошь заставленная столами – принадлежала нам.
Считалось, что мы там – в единственном месте в городе – занимаемся шахматами. Я бы не называл это занятиями, ведь мы ничего не изучали. В секции не было никакой шахматной литературы, за исключением нескольких потрепанных, ничем не примечательных книжонок. Непримечательных потому, что я не могу вспомнить названия ни одной из них. Не было и специальных преподавателей-методистов. В общем, никакой теории, одна сплошная практика: часами, до изнеможения, до полного утомления мозгов, десятки партий подряд. Редкие уроки тоже были наглядными – нам разрешалось наблюдать за партиями заезжих шахматных гастролеров. Но приезжали они, конечно, нечасто.
