Меня приговорили 9 февраля 1962 г. к 7 годам лишения свободы по статье 70-й УК РСФСР ("Антисоветская агитация и пропаганда"). Я был осужден Московским городским судом за "организацию антисоветских сборищ" в Москве на площади Маяковского. Эти "сборища" были необычным явлением для строго регламентированной советской жизни. Начиная с установки памятника агитатору-горлану-главарю В. В. Маяковскому в июле 1958 года здесь, у бронзовой фигуры футуриста, каждую субботу и воскресенье с 8 вечера до 1 часа ночи (пока ходило метро) собиралась молодежь. Под открытым небом читали стихи, потом уже не столько Маяковского (которого большинство собравшихся считало оппозиционером советскому режиму), сколько — репрессированных поэтов и свои собственные, а также вели дискуссии. Вот эти-то дискуссии и были главным криминалом. Всё это продолжалось несколько лет, и в итоге в октябре 1961 года по доносу одного из завсегдатаев площади (позднее — министра в правительстве В. С. Павлова) "зачинщики" были арестованы и после непродолжительного следствия осуждены. Я и Э. С. Кузнецов получили по 7 лет лагерей, а А.М. Иванов и Виталий Ременцов были отправлены на спецлечение, в Казань.
Помнится, в Лефортове со мной в камере сидел один валютчик, кажется, Буяновский (я запомнил, что он ровесник Маяковского — 1893 года рождения). Тогда, после дела Рокотова, шла кампания против экономических диверсантов-валютчиков, т. е. против лиц, занимавшихся покупкой и продажей иностранной валюты. Если операций с валютой, золотом и драгоценностями было на сумму свыше 100 тысяч рублей, виновному грозил расстрел. Если количество сделок не достигало указанного потолка, давали "только" 15 лет. Поэтому у них на следствии шла борьба за каждую торговую операцию: было — не было. И вот — для сравнения. Я после приговора Мосгорсуда (7 лет! — причем мы были убеждены, что нас загонят в урановые рудники) возвращаюсь в камеру, грустный не то слово, я отказываюсь от ужина, падаю на койку и долго лежу, глядя в известку потолка. Потом, правда, самочувствие стабилизировалось, я ел, ходил на прогулку, читал; жизнь продолжалась. Но первое впечатление было, повторяю, "грустный не то слово". А через несколько дней мой сокамерник старик Буяновский прибывает со своего суда веселый и жизнелюбивый. "Сколько дали?" — "15!" — радостно отвечает человек, избежавший расстрела. Помню, как-то меня водворили в воронок не в клетку, уже набитую криминалитетом, а на какие-то мешки по ЭТУ сторону решетки, рядом с конвоиром. Конечно, это серьезное нарушение с их стороны, но я — политический, автомат, видимо, не отберу, и меня не боятся. Вдруг приводят еще одно лицо: юную симпатичную девчонку, которую тоже сажают на мешки рядом со мной и конвоиром. У девахи слезы ручьем, она в отчаянии: ей дали 1 год за недостачу в магазине. А рядом за решеткой гогочут во весь рот, радуясь жизни, лоботрясы с огромными сроками. Такова жизнь.
