Табу на сквернословие, кстати, было отличительным признаком политзэковской аристократии. Новичок, появившийся в зоне, быстро соображал: хочешь принадлежать к верхушке зоны, матерщину забудь. Два бывших уголовника, по-настоящему перековавшиеся в политических, жаловались мне на одного из наших интеллигентов и спрашивали, употребляет ли он мат в разговоре со мной, с моими друзьями. — "Никогда!" — "А вот с нами хлещет как сапожник. Что же, он считает нас людьми второго сорта?" Лагерные эстонцы и латыши, если ругались, то только на русском, на своем языке — никогда. Много лет спустя, когда Андропов раскрыл ворота своим евреям-отказникам, мне рассказывали, что советские переселенцы, особенно околоправозащитная часть, с каким-то особым ухарством матерились по-русски, соревнуясь в изощренности этажей. Но на своем племенном языке они не сквернословили никогда. Мат стал еще одной формой русофобии. Утверждаю совершенно серьезно: одна из ступеней к нравственному возрождению нации — отказ от мата. Уже в наше время ко мне в Москву приехал друг-монархист из Владивостока, которого я решил познакомить с главами патриотических организаций. Один из них, неверующий или почти неверующий, со склонностью к язычеству, так и выплескивал скороговоркой мусор изо рта через две-три фразы. Мой соратник был ошарашен: "Он что, не понимает, что матерящийся лидер — это пустое место?"
На 7-й зоне случились две драки, в одной из которых я участвовал, а к другой был причастен. В обоих случаях виновником событий был мой новый друг, солдат Виктор Семенов. Как-то в сильную жару, в обеденный перерыв (обед в зоне с 12 до 13 часов) мы шли с ним по рабочей зоне и вдруг увидели бассейн. "Я искупаюсь", — загорелся Виктор. "Постой, — предупредил я, — у них тут какая-то фанера с надписью". "У них" — означало — у прибалтов. В ближайшем цехе работали в основном эстонцы, литовцы, латыши, в том числе много молодежи, сидевших уже не за вооруженную борьбу после войны, как "старики", о которых я говорил, а, подобно нам, за "антисоветскую пропаганду" — в их случае это чаще всего была националистическая пропаганда за отделение своей республики (губернии) от России. На 7-й зоне они с нами практически не общались, считали нас империалистами и захватчиками. Это было в 1963-м: на 11-м появились из Тайшета "лесные братья" с курсом на дружбу с русскими антикоммунистами. Что-то вроде: "Националисты всех народов, объединяйтесь!" А здесь было, как в 1962-м на 17-м, в поселке Озерный. Разные контингенты — разная политика. Так вот, этот уголок рабочей зоны, т. е. территории фабрики, огороженной забором, числился как бы "прибалтийским". Между собой эстонцы, латыши и литовцы говорили, естественно, на русском языке. Не изучать же эстонцам литовский и наоборот. На русском языке была и надпись на щите возле бассейна: "Купаться только после 16 часов!" Надпись особенно раздраконила Семенова: "Что за ментовская привычка к режиму?" Я всячески уговаривал Виктора не лезть на рожон. О том же в другой форме галдели подскочившие к бассейну прибалты. Но Виктор был непреклонен. Он разделся до трусов и нырнул в чистую глубину такой желанной воды. Вынырнул, поднялся за поручни и получил удар кулаком в подбородок. Я, естественно, из дипломата превратился в защитника. Мы вдвоем отбивались от целой толпы. Я-то не ахти какой драчун, но Виктор бил хорошо, кого-то швырнул и наземь. Впрочем, это были считанные минуты, потому что появился надзиратель: "Что, драка?" — и приватизаторы бассейна разбежались. Честно говоря, прибалты дрались культурно, просто боксировали, даже в столкновении они, вероятно, думали уже о последствиях. Потому что в зоне главное даже не драка, а ее последствия.
