В 1924 году поехал Ефим на юг Бессарабии, в село Татарбунары, проведать дружка-котовца Порфирия Форзмуша. И тут застало его крестьянское восстание. Несколько дней Ефим в рядах повстанцев отбивал атаки королевских войск, развозил по селам воззвания… Потом его послали в Бельцкий уезд с письмом к верному товарищу. В обратной дороге Ефима встретило горькое известие: восстание разгромлено… Если бы случай не увел Ефима в эти дни из Татарбунар, стоять бы и ему перед судом по «делу пятисот». Форзмуша этот суд приговорил к расстрелу.
Не скоро потом вернулся Ефим в родное село. А когда вернулся, был уже бездетным вдовцом: жена с дочкой за долги отдали Кучуку землю, а сами пошли в город на заработки и умерли там от тифа.
Было что рассказать Ефиму о себе. Но чаще он говорил о своих товарищах. Вспоминал Котовского, который был «высок, как тополь, красив, как май месяц»; сравнивал прежних бояр с Тудореску и говорил о нем с презрительной небрежностью: «Тоже мне… Как бы ни была паршива коза, а все хвост держит кверху. С такими ли наш Григорий Иванович расправлялся? Боярин Крушеван — у него сотни рабочих были, тысяча гектаров земли, — и то лишь скажут при нем про Григория, дрожит, как лисица в западне… Залетит Котовский со своей дружиной в имение: долговые росписи — в огонь, деньги, которые у боярина найдут, тут же крестьянам да рабочим раздаст, а если рабочие уж очень на боярина жалуются, прикажет дружинникам запалить имение, — только его и видели! Народные мстители, как Григорь своих называл…»
— Был бы с нами Котовский… — замечал кто-либо из слушателей.
Помолчав, Ефим говорил, задумчиво покачивая головой:
— Ничего… Семена в хорошую землю посеяны. Они прорастут, время только нужно.
Теперь старик за еду и угол в конюшне выполнял небольшие работы в имении — на огороде и на скотном дворе, а летом сторожил бахчи и виноградники.
Сильное тело его было давно сломлено старческой немощью и болезнями. Сказались и ранения и усталость прежних лет. И только в его глазах, ярких и ласковых, жил упрямый молодой огонек.
Длинными зимними ночами Ефим рассказывал о гайдуках. Тогда голос его становился ровнее и глуше.
Люди, чтобы зря не расходовать масло, гасили опаец[17] и не замечали, как проходила ночь. Они переносились в мир преданий, в мир костров и лесных пещер. Вместе с бесстрашными гайдуками нападали на турецких и греческих купцов, вывозивших из Бессарабии хлеб и угонявших скот, на местных бояр и ростовщиков. Звенело оружие, лилась кровь, падали враги, гибли сильные, неутомимые гайдуки, защищая своего атамана, но их сейчас же сменяли другие. И гулял по лесам и гремел в степях знаменитый атаман Кодрян, гроза притеснителей, у которого плечи были — руками не обхватишь, а глаза — большие и темные, словно каштаны, и горячие, как солнце.
