Белокурый, очаровательный, подающий большие надежды математик Генрик Лауэр, член ЦК Коммунистической партии Польши, тоже поехал в Советский Союз, и в 1937-м его арестовали вместе с группой польских коммунистов по обвинению в антисоветском заговоре. После страшных допросов он сошел с ума. Ходил кругами по дворику военной тюрьмы в Лефортово и повторял по-русски: «Я не виноват». В конце концов его расстреляли. Как и брата моей бабушки, Максимилиана Горвиц-Валецкого.
В студенческой комнате моего будущего деда на стене висело изображение Маркса, вырезанное из какого-то немецкого иллюстрированного журнала. Дед был одним из так называемых «сочувствующих» польской соцпартии – платил взносы и оказывал партии некоторые услуги: например, хранил в чемодане под кроватью «промокашки», то есть запрещенные манифесты и газеты, за которыми потом приходили его друзья-партийцы. Один раз его даже арестовали и полгода продержали в Павяке. А рядом с портретом Маркса висела фотография знаменитой актрисы Элеоноры Дузе – неслучайно конспиративное прозвище деда было «Декадент». К счастью, искусство интересовало его куда больше политики. Вместо того чтобы заниматься подпольной борьбой, как его друг Макс Горвиц, он в 1903 году купил за пятнадцать тысяч рублей долю в книжном магазине Габриэля Центнершвера на улице Маршалковской, 143.
Единственный сын пана Габриэля, Мечислав, к огорчению отца, не хотел быть книготорговцем. Его интересовали химия и физика. Он окончил Лейпцигский университет. Стал известным специалистом в своей области, преподавал неорганическую химию в Риге, Москве, Варшаве. Пятнадцать тысяч рублей, принесшие ему свободу, а Мортковичу счастье, – приданое панны Янины Горвиц, на которой дедушка женился за два года до того. Так было положено начало известному издательству.
Разные пути выбирали люди из одной и той же среды. На ночном столике Генрика Гольдшмита, рядом с трудами по педагогике и медицине, тоже лежал «Капитал». Генрик попал в «социализирующую» среду варшавской радикально настроенной интеллигенции и, как и они, счел своей задачей общественную критику. В повести «Дитя салона» он изобразил действительность, которую знал из собственного опыта. Знал, как живут студенты, голодающие на «пятаке» – столько раз мелькавшем в литературе пятом этаже варшавских домов. Ему были знакомы тесные квартирки бедняков, где репетитор за скудную плату готовил тупых детей к экзамену в гимназии, поскольку «наука открывает мир». А также кабаки на окраине, где рекой текут дешевая водка и рассказы о житейских невзгодах. Наверное, ему и самому случалось вести эти разговоры в сырых, грязных притонах среди кабацких приятелей, их семей и спящих вповалку на полу случайных жильцов.
