Людей мучили бессилие, мысль о том, что их уступки и терпеливое ожидание были напрасны. Собственное отчаяние часто делает нас глухими к чужим проблемам и толкает искать козла отпущения. Легче всего было разжечь агрессию по отношению к евреям. Юзеф Гольдшмит видел, как изменились политические и общественные настроения в Польше. Уже давно улетучилось чувство польско-еврейской солидарности. Огромные еврейские состояния кололи глаза полякам. Бедняки-лапсердачники вызывали у них отвращение. Поляки опасались, как бы еврейские издатели и книготорговцы не «объевреили» польскую культуру. Беспокоились, что науку, медицину, адвокатуру оккупировали евреи.
Ян Еленский писал в антисемитском журнале «Роля»: «Ты еврей – так будь им! Нам милее темный еврей-ортодокс, чем цивилизованный нуль, ведь первый верит во что-то, является чем-то, а на второго рассчитывать бесполезно. Ради гешефта он все продаст, всем торговать пойдет, ибо он – сторонник безжалостного, подлого утилитаризма»{28}.
«Еврей и поляк в одном лице? Это явный обман, <…> о примирении этих двух противоположностей – еврейского и польского мира – не может быть и речи»{29}, – доказывал он, рассеивая всяческие иллюзии.
«Какое же будущее ждет моего бедного ребенка? Родился он поляком. Москали приказывают ему стать москалем, Еленский поляком быть запрещает, немцем он быть не хочет, евреем уже не может»{30}. Проблемы, высказанные в жалобе Александра Краусгара, мог бы обдумывать и Юзеф Гольдшмит.
Иудейское вероисповедание обрекало человека на травлю в школе и университете, усложняло его профессиональную деятельность, общественная же и вовсе была невозможна; еврейство вызывало неприязнь у польского общества. Может быть, следовало избавиться от этой обузы? Все чаще близкие и дальние знакомые переходили в христианство и крестили своих детей. Говорили, что делают это для их блага. Принял католичество доктор Станислав Слонимский, сын Сары Штерн и Хаима-Зелига Слонимского, отец будущего поэта Антония Слонимского. Юзеф Лесман, отец будущего поэта Болеслава Лесьмяна, тоже не спешил оформлять акт регистрации рождения сына. Он окрестил ребенка в 1887 году, когда ввели numerus clausus – процентную норму, то есть установили квоту еврейских учащихся в гимназиях: десять процентов; мальчику тогда было десять лет, и он как раз начал учиться.
Порвать с семейной традицией? С укладом жизни, вынесенным из родительского дома? С целой системой иудейских ценностей? Может, меценат Гольдшмит вовсе и не тянул специально с метрикой, просто долго взвешивал все «за» и «против». То был действительно трудный выбор, хотя никому не приходило в голову, что когда-нибудь чиновничья бумажка может обернуться смертным приговором.
