.
В начале истории «Нашего дома» пани Марина пребывала под сильным влиянием Доктора. «Какое вечное счастье – этот дар жизни: быть рядом с мыслью этого великого Человека»{205}, – писала она подруге. Однако, обладая сильным характером и твердыми левыми политическими убеждениями, она не стала безоговорочно следовать его методам и идеям. Зачастую она творчески перерабатывала их. Несмотря на материальные трудности, холод, голод и тесноту, она верила, как и Корчак, что их общий труд посвящен не только быту и развитию этой небольшой группы детей, но и разработке новой формы воспитания.
Она всецело посвятила себя этой мечте, как когда-то – идее революции. Прушковский «Дом» стал ее домом. Ее личная комната стала канцелярией, открытой для всех с утра до вечера. В пани Марине было что-то от монашки. Аскетический облик – черное платье, белый накрахмаленный воротничок и манжеты, черный фартук до пола, темные волосы, заколотые на затылке. Папироса в зубах – единственная видимая слабость. «Бледное лицо с узкими поджатыми губами освещали голубые глаза, которые в минуты гнева казались мне кусочками льда». «Всегда спокойная, сдержанная и серьезная», «суровая и требовательная» – такой видели ее воспитанники.
Казалось, будто у нее нет никаких личных дел и потребностей. Раз в неделю, в среду, она ездила из Прушкова в Варшаву проведать семью. Единственной роскошью, которую она себе позволяла, была оживленная переписка с друзьями. Иногда в ее письмах можно расслышать несколько интимный тон: она жалуется на усталость, на тяжелое психологическое состояние. И она, подобно Корчаку, переживала глубокие депрессии:
Меня все время терзает моя смертельная болезнь: связь с этим неведомым пространством, с бесконечностью – теснее, чем с жизнью на земле. Для меня трагично – не то, что я так чувствую, а то, что, чувствуя так, я связала себя с жизнью и работой{206}.
Она никогда не рассказывала о семейной трагедии – смерти мужа и дочери. Была воплощением скрытности. Но также и холода. У детей она вызывала страх. Они не находились с ней в близком контакте, как с Корчаком, которого обожали. Дети нетерпеливо ждали его приезда.
У каждого из нас было к нему свое, самое важное дело, разрешить или хотя бы выслушать которое мог только он. Нет, он не был кем-то вроде судьи, который, выслушав стороны, выносил приговор. Нет! Он просто разговаривал с нами обо всем, что нас угнетало, злило или радовало, часто мы сами в разговоре с ним находили решение проблем или облегчение, выпустив из себя все то, что нас беспокоило
