Оля была гораздо менее усидчивой, но иногда для достижения результата ей нужно было гораздо меньше времени и усилий. Особенно это стало заметно, когда нас отдали в музыкальную школу по классу скрипки. Это было еще при жизни мамы, и родители тогда еще не развелись. Они очень хотели, чтобы у нас было музыкальное образование, и мы старались, как могли. Вернее, старалась я. У Оли все получалось легко и быстро, она могла поиграть 20 минут в день, и результат был примерно такой же, как у меня, пиликавшей на инструменте два часа и больше. Я билась над скрипкой целыми днями, изводила себя упражнениями Шрадека, она вместо этого убегала играть на улицу. И в результате на концертах из-за волнения я получала крепкие четверки, а она пятерки, совершенно не напрягаясь. Талант у нее был явный. А у меня, скорее, стремление все сделать правильно.
Музыкой мы прозанимались недолго, и эти занятия дались нам непросто. От школы до музыкалки надо было ехать час в одну сторону, зимой мы отчаянно мерзли, и надо было приезжать в класс заранее, чтобы успеть отогреть руки, потому что холодные пальцы не слушались. Помимо скрипки нас ждали еще хор, сольфеджио и другие предметы. А потом надо было еще добраться до дома и там сесть за уроки – и обычные, и музыкальные. Времени отчаянно не хватало, мы уставали и жаловались бабушке. О том, чтобы погулять во дворе вместе с остальными детьми, не было и речи. Оля еще как-то успевала, а я вся была погружена в учебу. Во дворе меня называли «девочка с косой и скрипкой». Я в любое время года, и зимой, и летом, брела грустно куда-то в сторону остановки, неся футляр с инструментом. Или пиликала на скрипке, стоя у окна. В общем, непросто нам давалась музыкальная наука. И классе в четвертом, воспользовавшись тем, что у взрослых появилась масса других забот (мамина операция и инвалидность, бабушкины нервы по этому поводу), мы просто тихо игнорировали музыкальную школу.
Глава 9. Выбор профессии. Театр
Нам было чем заняться, помимо музыки. Я начала обращать внимание на молодых людей. Помню, однажды мы всей школой решали какую-то очень важную контрольную по физике. В порядке эксперимента нас перемешали с параллельными классами и меня посадили за одну парту с незнакомым мальчиком. Он все решил очень быстро, красиво и четко, а я, естественно, подвисла, глядя в задачи (физика не была моим любимым предметом). Он тихонечко подвинул тетрадь в мою сторону и взглядом показал, что я могу все списать у него. Меня этот благородный жест очень впечатлил. Я потом еще неоднократно к нему обращалась за помощью по физике. Потом стала придумывать поводы, уже не связанные со школьными уроками, только чтобы с ним пообщаться. Конечно, ни ему, ни даже себе я не могла признаться, что он мне нравился. Но стремилась быть с ним как можно чаще. Он хорошо учился, занимался штангой и при этом был очень интересным собеседником. Был без ума от Высоцкого и коллекционировал его фотографии. Тогда многие собирали коллекции фото любимых артистов, такая мода была. В киосках «Союзпечати» продавали открытки с фото, люди их покупали и потом обсуждали свои коллекции: «А у тебя есть Купченко? А у меня есть. А Лановой? А Светличная? Давай меняться». Еще можно было зайти в фотоателье и распечатать фотографии там, за небольшую плату. Побывав у этого парня в гостях и изучив подробно его коллекцию, я распечатывала те фото, которых, я точно знала, у него не было, и потом как бы случайно показывала ему. Мол, вот что у меня есть, тебе не нужно, случайно? Он был в восторге, брал у меня эти фотографии, но, по-моему, так и не понял, что я ему симпатизирую. Он с упоением рассказывал мне про своего кумира и заводил на своем магнитофоне его песни, я из вежливости слушала этот рык и делала вид, что мне нравится. Но себе я, девочка с косой и скрипкой, воспитанная на классической музыке, врать не могла. И думала: «Что же с ним не так, с этим парнем, почему ему нравится этот хриплый голос и эта расстроенная гитара?» Меня пугал кричащий и рычащий мужчина, который рвал струны и жилы, выворачиваясь наизнанку. Радио и телевизор предлагали нам совсем другую музыку, спокойную и радостную – Пугачеву, Сенчину, Магомаева, Анну Вески. И я не могла еще прочувствовать всю глубину и искренность текстов Высоцкого. И про диссиденство я тогда еще ничего не знала, да и откуда бы мне было это узнать. Однажды в школе, помню, я задала учительнице совершенно, как мне казалось, невинный вопрос: «А что такое культ личности?» Учительница замялась, растерялась и стала топтаться на месте, не в силах что-то сформулировать. И потом выдавила из себя: «Ну это так назвали потому, что тогда везде было слишком много портретов Сталина. Это сочли чрезмерным, поэтому то время и назвали культом личности». Вот и все объяснение. Хотя, казалось бы, в конце 70-х учителя могли уже рассказывать кое-какую правду об этом времени.
