Та же Цветаева еще в 1913 г., как бы хватаясь за улетавший в никуда день, вдруг ахнет: «Не презирайте „внешнего“! — напишет. — Цвет ваших глаз так же важен, как их выражение; обивка дивана — не менее слов, на нем сказанных. Записывайте точнее! Нет ничего неважного! Говорите о своей комнате: высока она или низка, и сколько в ней окон, и какие на них занавески, и есть ли ковер, и какие на нем цветы?..» А до нее великий Боратынский, чей дом, к счастью, сохранился, неожиданно, но с тайной надеждой на нас, потомков, признается: «Мой дар убог, и голос мой не громок, // Но я живу, и на земле моё// Кому-нибудь любезно бытиё: // Его найдет далекий мой потомок… // И как нашел я друга в поколенье, // Читателя найду в потомстве я…»
Чудеса прогулок, радость открытий, неожиданных встреч с тем, чего уже нет, со звуками, красками, запахами старой Москвы. Увидеть на нынешней Пресне, как молодой еще Пушкин, верхом на гарцующей лошади, не раз и не два, а целых три года подъезжал к усадьбе статского советника Ушакова ради старшей его дочери Кати, к которой сватался и которой именно здесь подарит браслет, ставший потом «тайной» для литературоведов. Ведь про этот утраченный ныне дом он напишет ей потом: «…на память поневоле // Придет вам тот, кто вас певал, // В те дни, как Пресненское поле // Еще забор не заграждал…» Или — прикоснуться к тёплой стене еще сохранившегося дома в Ермолаевском переулке, где тот же Пушкин ровно двести лет назад оказался невольным соперником в любви к дочери сенатора и князя Урусова, красавицы Софьи, аж с самим императором Николаем I, бывавшим здесь, и где поэта, из-за нее же, вызовет на дуэль другой поэт — родственник хозяев дома… Ведь это уже никогда не вычеркнешь из истории нашей литературы!
А вековые деревья в Милютинском переулке, которые в двух сохранившихся домах, может помнят и рождение, и фактическую смерть великого Серебряного века? В одном из них родился первый символист Валерий Брюсов, а в другом — напротив! — жили в 1930-х и были арестованы чекисты Ягода, Ежов и главный палач наших знаменитых поэтов и писателей Яков Агранов. А дом, где жила Нина Заречная, то есть, простите, Лика Мизинова, героиня чеховской «Чайки»? А двор, в который выбросился с 7-го этажа друг Мандельштама, великий чтец, автор жанра «Театр одного актёра» Владимир Яхонтов? А комната в Трубниковском, где ради любви Пастернак выпил залпом флакон йода и его отпаивала молоком его будущая и последняя жена Зинаида — эпизод, который почти целиком войдет в его закатный роман «Доктор Живаго»? Ведь эти дома живы, и к ним также можно, пробегая мимо, прикоснуться помнящей ладонью. Тут литература как бы облачилась когда-то в камень, а камень памятных зданий невольно превращается для нас в Литературу с большой буквы…
