Улетевший в раннем возрасте в Канаду на обучение Дюран вернулся сегодня после полудня на двухместном жгутолёте. Я возился в саду, когда затрезвонил телефон. Опять будут что-то втюхивать. С утра я уже выслушал двух продавцов, поэтому решил не поднимать трубку. Когда я подстригал саженец грецкого ореха, снова раздался звонок. Его я тоже пропустил, поленившись снять перчатки. А когда я перекапывал участок, обнаружились останки щенка. Это был Рифли… Или Мофли? Как же его звали? Как давно я похоронил его здесь? Пока я копался в памяти, снова зазвонил телефон. Рифли или Мофли? Глядя на то, что осталось от моего любимца, я наконец снял перчатки и ответил на звонок. Это был Дюран.
«Это же Рифли». Дюран пришел ко мне спустя ровно один час. Пришел, и словно мы расстались всего час назад, уверенно назвал кличку щенка из прошлого восьмилетней давности. «Мы же раньше даже выгуливали его вместе». — «Да?» — спросил я, и былой мир, заполненный до краев играми на детской площадке, на пустыре и тому подобным, как игральный кубик со сточившимися углами, покатился — чувствовал я — на самое дно моей души. «Ты почему трубку не берешь?» — «Продажники достали». — «И здесь?» — «И здесь».
В саду осталось доделать последние мелочи. Когда я собрал обрезки веток, на лужайке остались только я, Дюран и кости Рифли. «Нужно перезахоронить?» — «Как бы то ни было…» Склонившись, как будто для того, чтобы завязать распустившийся шнурок на кроссовке, я начал засыпать землей останки, и — раз — у меня возникло чувство, будто косточки воспрянули и бросились ко мне щенком из прошлого восьмилетней давности. Да. Рифли был весь в белых и черных пятнышках, словно Создатель разыграл на нем партию в падук
