Пожалуй, всего ярче мироощущение Паскаля сказалось в его представлении о времени. Человек, говорил он, никогда не задерживается в настоящем. Он вспоминает прошлое и предвкушает будущее, но совершенно не думает о настоящем, которое одно только и принадлежит ему. Блуждая по воображаемым мирам, человек не живет, но лишь собирается жить. А между тем, он по какой-то случайности заброшен в какой-то определенный миг.
Когда я думаю о кратком сроке своей жизни, поглощаемом вечностью до и после нее – memoria hospitis unius diei praetereuntis, – о крошечном пространстве, которое я занимаю, и даже о том, которое вижу перед собой, затерянном в бесконечной протяженности пространств, мне неведомых и не ведающих обо мне, я чувствую страх и удивление, отчего я здесь, а не там; ведь нет причины, почему бы мне оказаться скорее здесь, чем там, почему скорее сейчас, чем тогда. Кто меня сюда поместил? Чьей волей и властью назначено мне это место и это время?[244]
Пожалуй, впервые в истории французской философии с такой пронзительной тоской выразились метания фаустовской души. Термин О. Шпенглера очень точно указывает на состояние духа западноевропейского интеллектуала Нового времени, перед которым распахнулся слишком большой и неуютный мир. Разум такого человека в смятении: ему приходится полагаться лишь на себя, а между тем, он обманывается на каждом шагу и сознает это. Ему настоятельно необходимо прибежище. Он столь несчастен, говорит Паскаль, что тоскует даже без всяких причин, в силу одного лишь свойства своего нрава. А самое скверное в том, что, хотя у человека нет ничего, что он мог бы назвать своим, кроме разума, он не в состоянии постичь ни почему положен такой предел его познаниям, ни почему жизни ему отпущено сто лет, а не тысяча, если никаких видимых оснований для такого выбора нет. И так же, как ничтожно коротка человеческая жизнь, промелькнувшая между двумя бесконечностями, ничтожно человеческое существование в необъятном мировом пространстве.
Итак, пусть человек объемлет взором всю природу в ее высоком и совершенном величии, пусть он отведет взгляд от низких предметов, его окружающих. Пусть посмотрит на это ослепительное сияние, зажженное, словно негаснущий светильник, чтобы озарять вселенную; пусть земля представится ему крохотной точкой рядом с тем огромным кругом, который описывает это светило, и пусть он подивится тому, что сам этот огромный круг есть лишь малая точка в сравнении с тем, что замыкают светила, катящиеся по небосводу. Но если наш взгляд здесь остановится, пусть наше воображение идет дальше, оно скорее устанет работать, чем природа – поставлять ему пищу. Весь видимый мир есть лишь незаметная морщинка на обширном лоне природы. Никакие понятия не могут к ней приблизиться; напрасно мы тужимся послать наши представления за пределы воображаемых пространств, мы порождаем лишь атомы в сравнении с действительностью вещей. Это бесконечная сфера, центр которой везде, окружность – нигде. Самое важное из наглядных проявлений всемогущества Божия в том и состоит, что наше воображение теряется при этой мысли.
