— Красота Египта! — восторженно произнёс Хамид.
— Красота Египта — Нефер Кемет! Красивое имя! А я вот хочу назвать дочку Надя! Надин!
Хамид, уловив интонацию Сергея и нараспев, играя голосом, пропел.
— Надин! О, Н-а-д-и-н… Надин…
Его голос, неожиданно красивый, полился с высоты горы на всё еще сонную долину, сливаясь с пением птиц, наполнил её звонкими нотками. Где-то далеко, далеко поверх тумана отозвалось эхо, лилово-перламутровый туман стелился у подножия гор, светлея с каждой минутой. Долина, просыпаясь, нежилась в этом удивительном покрывале и дышала негой. Голос Хамида и бойкое далекое эхо, перекликаясь веселыми переливами, тонули в уже розовеющем тумане.
Вдоволь наигравшись с эхом, Хамид мечтательно, тихонечко пропел Сергею:
— А я назову свою дочку Аиша! — И вдруг вновь обернувшись к долине, что есть силы, пропел: — А-а-и-и-и-ш-а-а! А-и-и-ш — а-а…а…! А-а-и-ш-а-а!
Это было так красиво! Мягко вибрируя, голос словно подрагивал и наполнялся множеством оттенков.
И опять эхо подхватило игру: заспорило хрустальным многоголосьем. Хамид явно прибывал в восторженном расположении духа, казалось, его столь приподнятое настроение должно было передаться другу, но нет, того мучили совсем другие мысли: и ночной кошмар, и какое-то неприятное, шкрябающее по душе стальным лезвием, предчувствие. Это было предчувствие беды.
Вдруг Сергей посмотрел на Хамида и, кивнув на долину, что купалась в розовой дымке, сказал:
— Знаешь, у русских говорят, что душа человека, вот такого цвета, как этот туман: розово-перламутровая, если она чиста, но чёрная, если человек при жизни совершал что-то плохое. Так и говорят, мол, «черная была у него душонка».
В этот момент они внимательней посмотрели друг на друга, что-то словно шевельнулось в них, в глазах промелькнула одна мысль на двоих.
«Душа этой красавицы чиста, как утренний туман!» — подумал Сергей.
«Душа Нефер-Кемет была чиста и прекрасна!» — вторил его мыслям Хамид.
И сомнение в правильности поступка Рамсеса Великого помимо их воли закрадывалось в их сердце.
А вот теперь и сердце Хамида жгло и разрывало на части от плохих предчувствий…
VI
Полдня под раскаленными лучами они изнывали от жары и собственной беспомощности — прощупали в породе каждую трещинку, перепробовали все, что им казалось возможным, даже хотели было заложить тротил, но побоялись нарушить и без того шаткое равновесие щебня на склоне.
Стена же — монолитный блок — оставалась недвижима. Не удалось сдвинуть её ни на сантиметр. И только, когда совсем отчаялись попасть в усыпальницу, когда силы были на исходе, и когда вся затея казалась просто зря потраченным временем и насмешкой вечности, только тогда, совершенно случайно, удалось сдвинуть с места этот огромный опускной блок. Вернее сказать, Сергею повезло — он ненароком нажал на что-то, похожее с виду всего лишь на выступ в стене, а оказалось, что это потайной рычаг, который поворачивал стену по своей оси. Гранитный блок, с чудовищным звуком перетирания песка о гранит, чуть подался в сторону.
