«Она пыталась перенести на русского мужа свое трезвое — во всех смыслах — отношение к жизни, — анализировал «парижские» отношения Влади и Высоцкого Шемякин. — И считала, что именно рационализм, настойчивость, сильный характер ограждали Высоцкого от более раннего ухода. А он, умом понимая, где и кто его спасение, душой рвался в Большой Каретный»…[315]
А чуть раньше он говорил: «Я знаю, что Володя всегда был благодарен Марине за то, что она действительно сначала спасала его от алкоголя, а потом, конечно, безуспешно, пыталась бороться… с его пристрастием к морфию. Таким образом он пытался как-то себя поддерживать для того, чтобы работать. Но это, конечно, его убивало. И для Марины, и для всех нас это была большая трагедия. Я в своем первом некрологе сказал, что мы все должны быть благодарны Марине за то, что 12 лет она спасала его для нас, для творчества и для России…»[316]
Жена Шемякина Ревекка также считала, что «Марина… ревновала… Володю только к Мише. А к нам с Дорой (дочь Шемякиных. — Ю.С.) она его отпускала спокойно. Было исключительно уютно: я лепила, стояла у станочка. А Володя лежал на диване… и читал…»[317]
Эдуард Володарский считал, что «последние два года дело шло к разрыву, он уже изнемогал под ее гнетом. Характер у Марины стальной — недаром все предшествующие мужья, когда о ней заходит речь, крестятся и плюются. Она сама рассказывала, как однажды повела Володьку к психологу, чтобы вылечить от запоев. Побеседовав с Высоцким, врач пригласил ее: «Мадам, дела вашего альянса довольно плохи, в представлении мужа вы являете собой огромную черную тучу». «Мадам» впала в бешенство: «Представляешь, какой идиот? Сказал, что я туча! Какая еще туча?!.»[318]
Упрекая Марину Влади в излишней жесткости характера, «хищности», Володарский как будто и знать не хочет предсмертных слова своего друга: «Я жив, двенадцать лет тобой и Господом храним…» И с усмешкой вспоминает о «молодеческих шалостях»: «…Мы с ним пускались в загул. Чудовищно куролесили по всей Москве. Нас Марина с милицией искала. Сидим, пьем. Вдруг телефонный звонок — вбегает хозяйка квартиры и говорит нам, как революционерам-подпольщикам: «Володя, Эдик, смывайтесь! Сюда Марина едет с милицией!» Мы смывались. Минут через пятнадцать врывалась Марина и громовым голосом спрашивала: «Где он? Где этот мерзавец?!» Но для нее искать его по друзьям было страшно унизительно. Несмотря на то, что она русская, но все-таки французская женщина. Притом артистка, и тогда очень знаменитая… Она с ним какое-то время справлялась, и то в последние года три у них все шло к разрыву. Причем больше рвался он…»
