И они «плановали» долго, дотошно. Между делом Марфа Демьяновна рассказывала и о своей судьбе-кручине.
— Было дело, девка, так. Просватали меня за покойную головушку Евсея Кузьмича, дай ему бог доброго здоровьица и на том свете…
— Бабушка, того света не существует, — вставил с полатей Витька.
— А ты помалкивай! Слушай, Катя, дале… Просватали меня за Евсея. Ну, сама знаешь, после просватанья надо к свадьбе готовиться да к будущей общей жизни. А у мамы моей нас семеро по лавкам и все мал мала мене. Приданое не на че собрать. Куска хлеба лишнего в доме не водилось, какой уж там разговор о пуховиках да скатерках с гарусом. От голодного рева рты не закрывают мальцы. Думали-гадали, как из положения выйти. Не принято ведь в наших краях без приданого в мужнином доме появляться. Хоть у Евсея и дома не было, а всего лишь изба, но коль приспела невеста да родители дали благословение — пускай в одной ручной тележке да вези, пускай в береме-охапке да неси перво-нужное хозяйство: подушки, там, наволочки, ну, сама понимать. Пришлось корову-первотелка, единственную нашу кормилицу, продать. Жальчехонько так было, что я ночи наскрозь проревливала о скотинке. От замужества отказывалась, да какое там, когда все решено и хмель в брагу спущен. На угощение немудреное да на свадебное платье кое-как наскребли по сусекам, а на приданое — тютюшки. А в деревне нашей крепконько многие жили. И немногая наша родня не была обижена: свои дома, стада, амбары. Одни мы выдались голью перекатной, не знаю из-за че… Вроде и робили от зари до зари. Правда, боле не на своем солонце, а на черноземине родственников. У матери, как на грех, шли одни девки. А на девок тогда надела не давали. Это щас все равны: и мужик и баба — одинаково хомут тянут — баба в коренниках, мужик на постромках, а тогда поговаривали: «Бабья дорога — от шестка до порога». Ну и пошел по деревне слушок, будто бы Марфутка-то, это я, выходит, в береме приданое понесет. И хохотушки для веселья окна начали мыть. Ну, прошла наша свадьба, худо-бедно, а прошла. Подоспел день мне приданое везти в Евсееву избу. А меня еще ране зло такое взяло, ну, говорю, посмеетесь богатейки! В амбарушке камышовый пух был заготовлен, не знаю для какой надобности. И решилась я… Пускай Евсей с позором выпроводит, а богатейкам надсмехаться над собой не дам. Нашила наволочек, туго набила их камышовым пухом, перину таким же макаром сгоношила и Евсею для перевоза трех коней заказала. Подивился он, но приехал на трех подводах. Погрузили мы камышовую кладь и по деревнюшке мелким шагом. Видали, богачки, какое у Марфы приданое?! Три подводы! Прикатили к месту, в дом все затащили. А я как упаду на «пуховики» да в горючие слезы: «Евсеюшка, родной, прости за обманку, Христа ради! Камышовым пухом все набито!» — «К чему ты это сделала?» — спросил Евсей. «Стыдобушка в береме приданое нести».
