Мы зашли в просторное помещение. В темноте я не мог оценить его реальных масштабов, но кожей чувствовал: оно огромное. Его заполняли ровные ряды каких-то машин, похожих на печатный пресс, каким его изображают в учебниках: ручки, педали, шестеренки, стальные листы, – и перед каждым таким механизмом неподвижно стоял человек. Мне захотелось немедленно повернуть обратно. Свеча выхватывала из тьмы лишь несколько ближайших фигур, и все же я знал, как знаешь, глядя в гладкую озерную воду, что дно далеко: их гораздо больше. Мне стало страшно, хоть я и не мог ощутить страх так, как живые. Что может быть хуже, чем ирландцы? Мертвые ирландцы. А еще хуже? Ожившие, да не совсем. Я хрипло втянул воздух, и охранник покосился на меня.
– Чего сипишь? – Он весело гоготнул. – Твои собратья, люби и жалуй.
Говорил он как человек из самых низших слоев общества, и от этого разонравился мне окончательно. Он подвел меня к одной из машин, крепко взял за плечи и поставил перед ней.
– Никуда не уходи, – сказал он, будто это весьма остроумная шутка, и ушел.
Где-то хлопнула дверь, и все стихло. Конечно, на месте я стоять не стал – замирая от страха, пошел вдоль рядов, изо всех сил стараясь не глядеть никому в глаза. Это оказалось не так уж трудно, когда никто не ловит твой взгляд. Главной задачей стало не напороться на толстые пучки каких-то веревок, разложенных на полу.
Все машины были одинаковыми, а люди – разными. Стояли, дремотно глядя в темноту едва приоткрытыми глазами. Кого тут только не было: женщины, мужчины, старики, дети, моряки, солдаты, ремесленники, купцы, молодые и старые, бедные и богатые, в костюмах самых разных сословий. Был даже один, судя по мундиру, генерал ирландской армии – правда, без медалей, и я даже не сомневался, кто эти медали прикарманил. Объединяло всех здесь лишь одно. Я почувствовал, как цепенею от страха в самом буквальном смысле. До этого я не видел столько восставших в одном месте, и только сейчас оценил масштабы того, что произошло при моем участии.
– Танамор, – на пробу произнес я.
Собственный голос показался мне оглушительным в этой мертвой – ха, и правда мертвой… нет, нет, это совсем не смешно, – тишине. Громче говорить я боялся – вдруг охранник ушел не так далеко? Главное – не дать страху парализовать меня окончательно, иначе не смогу двигаться.
– Танамор, – дрожащим голосом повторял я, двигаясь вдоль рядов. – Господа, вы не знаете, где деревня, в которой праведники его хранили? Мне очень нужно выяснить. Господа, дамы. Кто знает что-то про трилистник Мерлина? Эй!
