- Ничего, Луиджи, ничего, бедняга, ты еще не сдал, - говорил он в вихре двойных созвучий. - Секунда твоя звучит дьявольски полно, прима поет как влюбленный серафим... и кварта и терция не оскорбили строя своей грубостью... Не плохо, Луиджи. Ты еще можешь, не роняя себя, означить инструмент своим именем.
Долго расхваливал он себя подобным образом, заливаясь веселыми каденциями, надоев мне и рассердив меня своей похвальбой. Затем, сняв струны, он вскрыл наново скрипку и, к большому моему неудовольствию, дрожащей рукой принялся выжигать свой позорный знак.
- Постыдился бы ты, - сказал я ему. - Если бог сохранил тебе способность к работе, то тебе следовало бы, по крайней мере, перестать гневить его.
- Откуда это у тебя смелость учить меня? - спросил он с высокомерным удивлением. - Побереги свой елей на другие случаи жизни.
Только в таком человеке, как Луиджи, можно было встретить подобную неисправимость, и я бросил думать о нем, так как у меня были свои заботы, к этому же времени заканчивал и я свою скрипку.
Я не хочу распространяться о своей работе, но в это время невольное сопоставление приходило мне в голову. Я сравнивал наши инструменты, и мне становилось ясно, насколько я подвинулся вперед, так как моя скрипка выглядела значительно красивее Луиджиевой. Это происходило не только от того, что лакировка моя была несравненно ровнее, но также и от качества лака, составленного мною для Луиджи по его указаниям. Да, я хорошо теперь чувствовал, как
важны эти секреты, которые я вырывал один за другим у Луиджи. Головку и шейку к скрипке я дал из числа тех, что валялись у него без дела, оставшись от прежних времен, так как я не считал, что они ему могут понадобиться много ли ему осталось еще на своем веку сделать!.. И это была счастливая мысль - все потом расхваливали завиток моей скрипки, придавший ей особенно нарядный вид.
Когда Луиджи, не притронувшись смычком, а лишь пробежав по струнам пиччикато, небрежно сказал мне: "Если тебе дадут за нее золотой - продавай", я знал, что это было уже признание. Уж раз Луиджи оценил ее в золотой, то я мог надеяться, что она стоит по крайней мере втрое.
- Впрочем, я не торговец, - добавил он. - Может быть, и того не дадут. Но ты захвати и мою скрипку - и ступай, продай обе. То, что я не хочу показываться в городе, не значит еще, что Луиджи Руджери не стало, - еще этикетки его будут появляться, и пусть музыканты и мастера знают по ним, что дух его жив. А до остальных мне дела нет.
