Но не успел.
Дэвид закрыл глаза — и его дыхание прервалось.
Преподобный отступил на шаг, не спуская глаз с тела и надеясь, что с гибелью индейца зараза отступила.
Глаза Дэвида широко открылись.
Преподобный выдернул из-за кушака разряженный револьвер. Чему быть — того не миновать.
Дэвид поджал ноги, поднялся. Но солнце обрушило на него свои лучи, и он тут же стал разлагаться. Взвизгнув, вспыхнул и упал.
(2)
Останки Дэвида Преподобный похоронил возле церкви, соорудив грубый крест из почерневших досок. Закрыв крышкой ящик с телом женщины, он обложил его сухими ветками и сжег дотла, а ветер разнес оставшийся пепел. После обошел вокруг, выпустив уцелевший скот, и, раздув головни с церковного пепелища, поджег город — на тот случай, если какой-нибудь упырь прячется в тени, дожидаясь заката.
Затем, оседлав кобылу и нагрузив прихваченные из лавки припасы, он выехал из Мад-Крика. С того самого холма, откуда впервые оглядел город, он смотрел на дымящиеся развалины и вспыхивающие тут и там языки пламени и думал об Эбби, Доке и Дэвиде. И о многих жизнях, буквально развеянных в дым после одного дикого случая в темную летнюю ночь.
Подумал он и о Боге, и о неисповедимых путях Его, пытаясь найти им объяснение, но напрасно.
Наконец Преподобный развернул лошадь, пришпорил ее и пропал среди высоких восточнотехасских сосен.
(3)
Преподобный, однако, не заметил, как большая, паучьего вида тварь — с виду точь-в-точь родимое пятно на груди индейца — выползла из тенистого укрытия под рухнувшей церковной балкой и неуклюже, испуская дым и маленькие искры, заковыляла к норе, некогда дававшей укрытие под церковью для зажиточной луговой собачки.
Тварь шмыгнула в нору, оставив за собой шлейф повисшего в воздухе черного дыма.
Затем дым рассеялся, небо засияло и стало припекать.
