Самым же худшим во всей этой истории являлось то, что сразу же после несчастного случая Сент-Ив в приступе раскаяния вручил несчастной вдове похитителя деньги. Как на грех, женщина пряталась неподалеку с детьми — она точно являлась свидетельницей преступления, а с большой долей вероятности и вовсе соучастницей. Предложенные деньги сначала как будто озадачили ее, но затем она догадалась об их назначении — по сути то была примирительная плата. Погибшего мужа новоиспеченная вдова любила, как и Лэнгдон — Элис, свою дражайшую супругу, и потому его ужасную смерть ей не могли компенсировать никакие деньги. Впрочем, их-то женщина взяла, так и вцепилась в пять крон, но затем едва слышно произнесла:
— Настанет время для суда над всяким делом[4].
— Надеюсь, оно настанет не скоро, — парировал Сент-Ив, отворачиваясь, — он, как никогда еще в жизни, ощущал себя законченным подлецом. По некотором размышлении, однако, Лэнгдон пришел к заключению, что в этом деле он, увы, попросту сел в лужу, а подобное времяпрепровождение отнюдь не относилось к его излюбленным. История обернулась слишком запутанной, чтобы представляться внятной, и в ней даже можно было углядеть признаки злокозненности, хотя природа таковой и оставалась для ученого совершенно непостижимой. Сент-Ив вдруг заметил собственное отражение на оконном стекле. Черты его вытянутого лица обострились более обычного, и на них явственно виднелась печать забот и волнений. Он скинул ноги с оттоманки и выпрямился в кресле, внезапно ощутив тревогу.
Ему вдруг остро захотелось оказаться дома в Айлсфорде, с Элис и детьми. «Скоро я туда приеду», — попытался успокоить себя Лэнгдон и вот уже в третий раз за последние полчаса взглянул на карманные часы. Следующий поезд Юго-восточной железнодорожной компании на Медуэй-Вэлли-лайн отходит от станции Тули-стрит через два часа, и на нем-то он и отправится. К самому ужину едва ли поспеет, но опоздает совсем немного.
Вернувшись в реальность, Сент-Ив обнаружил, что его друг Табби Фробишер ведет кипучий спор с Парсонсом. Секретарь Академии, личность по характеру весьма сварливая, буквально клокотал, а Табби настроен был иронично. Откровенно говоря, он преследовал только одну цель, а именно: вывести оппонента из себя. Парсонс, сутулый и узкоплечий старик, напрочь был лишен чувства юмора, а благодаря густым косматым бровям еще и обладал свирепым видом. В наружности же Табби ничего угрожающего не просматривалось. Имя его, попросту означающее «толстяк», подходило ему совершенно; однако, несмотря на объемистый живот и веселый нрав, недооценивать Фробишера — его молниеносную реакцию и постоянную готовность к решительным действиям — не следовало.
