Встретили меня исключительно приветливо. И позднее, в пору моих крушений и бед, меня не переставало удивлять то, что всюду меня почему-то поначалу на редкость хорошо встречали. Мне дружески подмигивали, хлопали по плечу, говорили: «Сейчас до-говорчик подпишем» — почти как в «Театральном романе» Булгакова. Уже одно это магическое слово «договорчик» казалось решением всех моих проблем. Всех. В заготовленном договорчике, куда я краешком глаза успел заглянуть, стояла ошеломляющая цифра — 500 рублей. Немыслимые, невозможные деньги! Оставалось пойти к Соловцеву — получить его подпись.
Соловцев также встретил меня приветливо.
— История мне нравится, — сказал он. — Это свежо. Необычно. Хочу предложить только одну поправочку.
— Какую? — слабым голосом спросил я, мгновенно ощутив нехороший холодок ниже пояса.
— Ну, почему именно «Мадонна Литта»? — игриво спросил Соловцев. — Почему? Не лучше ли, чтобы они смотрели «Бурлаков на Волге» Репина?
Возразить вроде как было нечего.
— Ведь все же остается как у вас и было, — продолжал он. — Но зато какая тут трагедия народа! Вы понимаете, насколько поднимется вся картина? Там что? Религиозный сюжетец. А здесь — могучая трагическая правда русской жизни…
Я молчал.
— Ну как, автор согласен?
— Не-ет! — почти жалобно протянул я, не зная, как выразить свой хилый диссидентский протест.
Я действительно не знал, впрочем, как не знаю и сейчас, почему нельзя было поменять «Мадонну Литта» на «Бурлаков на Волге». Знаю только, что с «Литтой» будет хорошо, а с «Бурлаками» — плохо.
— Ну что вы молчите?
А на столе у него — мой договор, и в нем заветная пятерка с двумя нулями. Черт с ним, с двумя, и один бы, но сразу и без разговоров — тоже было бы неплохо. Стоит только мне кивнуть головой, и эти безумные деньжищи у меня в кармане.
— Сергей Александрович, — продолжал Соловцев, — ну, не нужна вам эта несговорчивость в самом начале творческого пути. У вас все так хорошо складывается! Вас так замечательно охарактеризовал Михаил Ильич! Мы так вас приняли! Ну, соглашайтесь на «Бурлаков», и я подписываю.
— Нет. Не могу.
Это был самый диссидентский поступок за всю мою кинематографическую жизнь.
— Но почему?
— Не знаю почему. Знаю, что не могу.
— Ну, тогда мы с редактурой еще подумаем, а пока я договор не подпишу.
— Хорошо, — согласился я, — пусть так!
Не могу сказать, что я этим поступком гордился. Скорее напротив, было ощущение, будто муху сжевал.
Через день мне позвонили, сказали:
