— Аль влетело? — хладнокровно спросил старый конюх Василий, вытирая только что вымытые руки.
— Да я-то чем оплошал? — огрызнулся Федотка, не отвечая Василию. — Всем стлали поровну. Вы бы сами зашли в денник-то, да и поглядели. Тоже наездник называетесь, — к лошади боитесь подойти.
— Эка, эка, что´ сказал — боитесь! Я, брат, тово… к черту войду, и то не побоюсь. У меня, брат, слово такое есть…
— С Варфоломеичем у нас не шути, — с серьезным видом сказал Василий, — вот только бы нам с ним на призы выехать: всех осрамим!
— А что ж ты думаешь, и осрамлю, — сказал Варфоломеич, вынимая и закуривая свою изогнутую трубочку. — Ты, тово, дядя Василий… ты, может, шутишь, а я тебе прямо говорю — осрамлю!
— Какие шутки! На корм шепчешь, в санки садишься — шепчешь… И где это ты научился, голова?
— И осрамлю, — упрямо повторил Онисим Варфоломеич, смутно догадываясь, что дядя Василий смеется над ним, и не зная, обижаться ли ему на эти насмешки или притвориться, будто не замечает. Тем временем Федотка постлал свежей соломы Кролику, другие конюхи вымели коридор, прибрали ведра и меры, заперли наглухо денники, вымыли руки и, подшучивая над зуботычиной, полученной Федоткою, и над трусостью наездника, пошли завтракать в застольную. Онисим Варфоломеич, поплевывая и посасывая трубочку, замкнул ларь с овсом, осмотрел, все ли в порядке, и тоже направился домой. Федотка остался дежурным. Дядя Василий пошел рядом с наездником.
— Вот теперь Наум Нефедов берет призы; ты думаешь, он спроста берет? — говорил Онисим Варфоломеич, поматывая ключом на пальце.
— Где спроста! Тоже, поди, слово какое знает, — соглашался дядя Василий.
— А, то-то, «слово»! Мне вот Микитка-поддужный сказывал: он, говорит, без каверинского колдуна как без рук. Что съездит к нему, то и возьмет приз, что съездит, то и возьмет. Ужели мы не понимаем. Да, все, брат, на слове держится. Вот теперь Капитан Аверьянов на меня нападает… А знай-ка я на него слово, небось бы из гостей у меня не выходил. Где это видано — наезднику руки не подает; я тогда, снова´-то, протянул ему руку, а он эдак посмотрел и тово… палец! Ей-богу, один палец выставил.
— Ну, это ты не говори, он и барышнику иному только что палец протянет. Человек гордый.
— А почему? Эх, погляжу, погляжу, добуду я на него слово. Ей-богу, добуду. Уж я его обрата´ю!
— Да, пожалуй, что тебе невозможно без эфтого.
— Уж добуду! Уж вижу, что надо его в хомут ввести!
— Вон Фадей, говорят, приворожил.
