Много чего еще узнал о Вассы, а напоследок выяснил — где в лавке он хранит свой основной обменный фонд. Ведь не может же так быть, что у него в наличии только несколько столбиков медных монет. Ведь с кем-то он расплачивался и серебром! Получая взамен полновесные золотые монеты.
Увы, золота не оказалось. А вот полсотни статеров у него нашлось. После того, как я отрезал ему левое ухо и засунул в рот, требуя его проглотить. Глотать он не стал, но тут же выдал мне место тайника, а когда я приступил к другому уху — и второго тайника, где тоже хранились серебряные статеры. Там двадцать, и тут тридцать. Ну и медяшки, и мелкое серебро — эти для меня даже актуальнее будут. Нищенка со статерами вызывает у народа закономерное подозрение.
Васса умер не легко. И прежде чем убить его, я снял с себя магическую маску и представился. А потом попросту вспорол ему живот и заставил смотреть, как кишки сползают по его коленям сизыми кольцами. Он уже ничего не говорил, только стонал и бессмысленно пялился на содержимое своего живота, хрипя и побулькивая кровью, вытекающей из разбитой пасти.
Никакой жалости! Ничего человеческого, кроме жестокости и злобы! Аз воздам! — так сказал Создатель, и кто я такой, чтобы не следовать его заветам? Нужно воздавать и за хорошее, и за плохое. И лучше всего, чтобы наказание было вдвое, втрое страшнее, чем совершенное негодяем преступление. А лучше — в десять раз. Может тогда подонки опомнятся и трижды подумают, прежде чем сделать то, что они задумали.
Когда я уходил, Васса был еще жив — живучая тварь! И опасаясь, что его могут застать живым, вызовут лекаря-мага и он оживит эту мразь — я попросту перерезал ему глотку. До самого позвоночника. Так, чтобы его не мог оживить даже Господь Бог. И со спокойной совестью вышел через заднюю, тайную дверь, унося с собой солидную такую сумку со статерами, медяками, украшениями с трупов и ножами, которые были при боевиках. Сумку повесил через шею и плечо, и она сразу же скрылась под наведенной магией иллюзией — как и заряженный арбалет, как и кинжал, как перевязь с метательными ножами. Снова я выглядел тщедушной сгорбленной старушкой, которую можно перешибить одним метким плевком.
Я уже выяснил (после краткого наблюдения), что вторая дверь выводила за пределы центрального рынка, прямо в переулок, и оттуда можно было пройти на одну из оживленных улиц. Что я с удовольствием и проделал. А перед выходом из лавки я макнул палец в кровь Вассы и написал на стене несколько слов, не особенно заботясь об орфографии. Забавно — когда писал, четко ощущал свою двойственность. Я одновременно был землянином, человеком, для которого эти похожие на греческий алфавит буквы были полной, абсолютной галиматьей, и тут же я был аборигеном, знающим грамоту и пишущим на уровне какого-нибудь старшеклассника либо студента. Буквы и слова сами выскакивали из памяти без моего участия, и это было на самом деле очень интересно.
