Потом был прыжок и падение под надрывающий душу вой подбитого «хейнкеля». Потом благоговейная благодарность парашютному куполу, когда тот, наконец, раскрылся. Чувство, известное каждому, кто когда-либо прыгал. Как во сне, висел он над огромным, погруженным в темноту великим городом, обдаваемый воздушными потоками.
Лучи прожекторов цепко и мстительно следили за перемещением этой особенно желаемой цели в сыром ленинградском небе… «Не стрелять. Брать живьем гада!» Эта мысль пришла в голову всем одновременно за секунды до того, как был отдан соответствующий приказ.
Ульрих понял, что русские стрелять не будут. Успокоения это, правда, не принесло. Его сознание всё ещё сопротивлялось мысли о том, что его сбили. Вернее, мысли о том, каким образом. Концепция тарана был чужда ему, как чужда боксеру концепция удара коленом в пах. Ему, отнявшему жизнь у сотен, а скорее всего, тысяч людей, это казалось варварским и противоестественным ухищрением, полностью противоречащим правилам «честного боя».
Интересная была логика у немцев, читатель! Своеобразная логика: газовая камера – по правилам, а вот партизаны – не по правилам! И правила интересные…
Сам Ульрих никогда не испытывал к наземным жителям тех стран, которые разрушал, никаких сильных чувств. Ничего – одно лишь холодное презрение пернатого хищника к хомякам, сусликам, мышатам и прочей полевой твари. Почти всех стран. Кроме одной – Британии. И на то, конечно же, были свои причины…
Дело было не только в исторической спесивости англичан, которая, согласись, читатель, раздражала и продолжает раздражать по сей день большую часть мирового народонаселения; и не в том, что летали они, пожалуй, не хуже немцев. И не в том, что дедушка, барон фон Ротт, был, как истинный прусский юнкер, убежденным англофобом. И не только в том, что молодой капитан британских «королевских воздушных сил» Рой Браун увел из жизни его отца – совсем ещё молодого лейтенанта Рихарда фон Ротта…
Весной 1923-го, пять лет спустя после гибели мужа, баронесса Гертруда фон Ротт, а также, по совместительству, наследница древнего нордического рода, княгиня Сайн-Витлиндерген, с тоской поняла, что молодость ушла.
Ореол вдовы воздушного героя рассеивался. Боевые друзья мужа, присоединившиеся к нему, пировали в Валгалле, а оставшиеся в живых потихоньку расползались из несчастной послевоенной Германии по белу свету.
Один из них, будущий куратор воздушных сил грядущего Третьего рейха, а ныне гастролирующий в качестве воздушного клоуна – Эрнст Удет, только что вернувшийся из Голливуда, обнимая на правах старого друга мраморные плечи Гертруды, говорил вкрадчивым шепотом:
