И тут взгляд Гордея остановился на дальней — противоположной — стене. Казалось, на него надвигаются, сплетенные между собой, тела титанов: возносимые на небо праведники и низвергаемые в бездну грешники.
«Страшный суд!» — чуть не вскричал Гордей и — тоже бесцеремонно, — расталкивая преграждающих ему путь людей, ринулся к этой потрясшей его фреске, созданной тоже титаном, совсем забыв в этот миг о том, что Микеланджело расписывал Сикстинскую капеллу в пожилом уже возрасте, будучи больным и немощным…
Возвращаясь к действительности, вспомнил Гордей рассказанный тестем — человеком большой культуры — то ли анекдот, то ли быль о великих гениях Рафаэле и Микеланджело. Как-то божественный Рафаэль написал для одного монастыря картину за оговоренную заранее сумму — 90 скуди. Прижимистым монахам, когда картина, была доставлена, не захотелось расставаться с большими деньгами. И они пригласили Микеланджело, чтобы он оценил произведение Рафаэля, зная о соперничестве великих мастеров. Остановившись у картины, Микеланджело сказал, обводя пальцем колено святого: «Смотрите, одно это колено стоит 90 скуди! А все прочее вы имеете даром!»
И вдруг, точно ужаленный змеей, Гордей зажал руками рот, чтобы не завопить на всю каюту. Почему, почему тогда все так нелепо произошло? Неужели обида на любимую девушку необузданно захлестнула тогда его сознание, что он после круиза вокруг Европы даже не попытался написать своей Аннушке? Не попытался узнать, что же произошло после его отъезда из Ольговки?
Из-под измятой подушки он снова вынул письмо, не дававшее ему покоя. Читал, перечитывал — в который уже раз после отплытия теплохода из Химок.
«Кто она — эта Корольцова? И была ли на самом деле подругой Ани? — ломал себе голову Гордей. — Господи! Если б это страшное… и тревожащее душу письмо пришло дня за три до моего отъезда, разве я отправился бы на родину теплоходом? Самолетом — за два с половиной часа — был бы в Смышляевском аэропорту. А оттуда рукой подать до Ольговки».
Жадно вчитывался в строки письма. Вспоминал: «Накануне отъезда из Ольговки я клятвенно обещал ей — хотя она и не требовала от меня никаких клятв, обещал клятвенно вернуться на родину под осень. Мы с Аннушкой — когда стали друг другу роднее родных — даже начертили план моей мастерской. Собирались строить ее над кухней. Просторная светелка с окном во всю стену. Из окна — всегда как на ладони — и Усолка, и Жигули… Такие мечты были, что дух захватывало!»
