, как видит
их он, и заразиться его страхом.
Он погладил девственную простыню рядом, несколько раз провел рукой вдоль тела. И внезапно кожей ладони ощутил изгиб и прямую. Он скользнул ладонью ниже, и под ней, точно на отпечатке с церковной плиты[2], проступила голова, плечи и всё лежащее ничком тело матери. Его рука застыла, как парализованная, там, где начинались ее ноги, он в ужасе вцепился в простыню, сдернул и обнажил ее тело целиком. Уставился на нее и почувствовал, как ледяные слезы заливают пожар на щеках. Он открыл было рот, чтобы окликнуть мать, но сдержался. Не хотел признавать ее присутствия. Сказал себе, что это всего лишь кошмар. Но тогда, быть может, и всё остальное тоже кошмар, быть может, в комнате ничего нет, кроме его измученной души в истасканной морщинистой оболочке. Быть может, всё это лишь галлюцинация. «Нет!» — крикнул он в одеяло. Только не это слово. Только не это мерзкое, поганое семейное слово, которое отец с сестрой переняли у его психиатра. Все они слепцы, многозначительно и смущенно перебрасываются этим словом, утешаясь скоротечностью, на которую оно намекает. «У него галлюцинация», — они обменивались кивками, и ему хотелось убить их за этот сговор.
Он снова уставился на мать. Она здесь, в этом нет никакого сомнения, а значит, и все прочие тоже здесь. Она бы их непременно увидела. Она не стала бы притворяться, будто их нет, она избавилась бы от них. Она бы его освободила. «Мама», — прошептал он, но изгиб и прямая растворились в простыне. Даже он понимал, что она исчезла, а уж он-то за эти годы привык подмечать всё, что появляется и исчезает. Но он знал, что она вернется, он лежал и ждал ее, вытянув холодную руку на простыне.
Он оторвал голову от подушки и услышал, как они скребут по полу, скрежещут зубами. И кое-что новое. Их запах. Сперва он задержал дыхание, потом с удовольствием принюхался. Свежий запах, точно печенье оставили непокрытым на блюде, чтобы стало мягче. Еще одно доказательство того, что они здесь. В конце концов, они имеют полное право шуметь и источать какой-никакой аромат. Но к удовольствию примешивался испуг. Каждое новое доказательство их присутствия пугало его. И чем неоспоримее были свидетельства, тем недоверчивее встречали их его родные. Он зарылся головой в подушку, обхватил туловище руками. Пальцы его медленно шевелились, царапая плечи. Он пытался не обращать внимания на то, что делали его пальцы, замурлыкал мотивчик, чтобы у пальцев появился предлог барабанить по спине. Но пальцы игнорировали ритм и судорожно, лихорадочно царапали тело. Он запел громче, но пальцы отказывались аккомпанировать. Тогда, побежденный, он снова зарылся головой в подушку, признав, что
