Знайки и их друзья. Сравнительная история русской интеллигенции | страница 33
В остальном описанное рисует общеевропейские процессы. С началом Нового времени и становлением общества языковой хаос фиксируется повсеместно: Джон Локк жалуется в конце XVII века на «словесные злоупотребления» (abuse of words) по вине «ученых людей», которые меняют и изобретают значения слов; в XVIII веке эти жалобы перекидываются на Францию, потом на немецкие земли. С середины XVIII века в европейских языках происходит тектонический сдвиг смыслов, который мэтр немецкой истории понятий Райнхарт Козеллек окрестил Sattelzeit – временем водораздела, перелома, порога. Именно в этот период отвлеченные понятия из достояния «аристократии, юристов и ученых» становятся языком образованного общества. Мозес (Моисей) Мендельсон, немецкий философ и духовный отец еврейского просвещения, Хаскалы, в 1784 году замечал: «Слова просвещение, культура, образование – вновь прибывшие в нашем (немецком. – Д. С.) языке. Они пока что из языка книжного. Толпа (der gemeine Haufen) их не понимает». Новый язык закрепляется в толковых и энциклопедических словарях. В нем для себя и для публики пытаются разобраться и сами представители просвещенного слоя, как в «Опытах российского сословника» (1783) Д. И. Фонвизин или в «Некоторых выражениях, расположенных по алфавиту» (1791) Францишек Салери Езерский в Польше.
У интеллигенции второй половины XIX века в России «просвещенный человек» – «тот, кто через научные познания развил в себе высшие понятия, которые определяют человеческую жизнь в ее отношениях к природе и обществу». Туманность и произвольность этих «высших понятий» позволяет, однако, делать с просвещением все, что заблагорассудится. «В стремлении „к свету“, – резюмирует Владимир Набоков уже в берлинской эмиграции 1930‐х, – таился роковой порок, который по мере естественного продвижения к цели становился все виднее, пока не обнаружилось, что этот „свет“ горит в окне тюремного надзирателя <…> Странная зависимость между обострением жажды и замутнением источника». Символично, что историю светского концепта «просвещения» в России венчают слова-уродцы «Наркомпрос» и «просвещенец». «Улица Красных Просвещенцев», есть, между прочим, и поныне в городе Пскове: жаль, что не «Красных Просвещенок», ибо существовал и феминитив. Религиозное значение термина помечается как «устар.». Однако со временем из употребления парадоксальным образом исчезает как раз дискредитированное светское понятие, и слово возвращается, исключая исторический термин, к своему допетровскому сакральному употреблению.