И с каждым словом голос ее приобретал новые оттенки: сперва констатация факта, потом - угроза, потом - ужас. И она - убежала.
Выяснилось, что ее некоторые знают, встречали, слышали о ней: сумасшедшая побродяжка. То ли кто-то когда-то изнасиловал ее, то ли просто в голове какой-то винтик свихнулся: она бродит по улицам, живя неизвестно где и питаясь неизвестно чем, и единственное, что можно от нее услышать в разных вариациях:
- Мужчина! Мужчина!
Мужчин (считая их таковыми уже лет с десяти) она боялась панически, она обходила их стороной, поэтому и блуждала лишь по пустынным, малонаселенным улочкам. Лишь только ей казалось, что мужчина, идущий, например, по другой стороне улицы, намеревается свернуть в ее сторону - или просто посмотрит на нее слишком пристально, она останавливалась, хватала свой мешок и начинала кричать на всю округу:
- Мужчина! Мужчина! Мужчина! - и не успокаивалась, пока мужчина этот не удалялся за безопасные пределы.
Однажды милиционеры хотели проверить ее документы - в ту еще пору, когда бродяжничество было запрещено, - она зашлась в истерике, побежала, они ее догнали, она забилась в припадке, они отвезли ее в клинику, там умные психиатры распознали ее фобию, признали неопасной и неизлечимой - и выпустили.
И вот безымянная эта женщина стала появляться у Печенегина.
Держала себя, конечно, на расстоянии. Чуть кто из мужского числа гостей на шаг случайно ближе:
- Мужчина! - грозно звучит ее голос.
- Бабушка за невинность опасается, - еле слышно скажет кто-то.
Меж тем она была не бабушка, меж тем ей было чуть за сорок, она просто нарочно привела себя в такое состояние, чтобы не понравиться никому, даже пьяному последнему бомжу.
А была когда-то красивой - и помнила это.
И помнила, как красив был тот, кого она полюбила.
Помнила, как завораживали его глаза, завораживал его голос.
Помнила, как стоял он цветущим летом у ворот и позвал ее в прохладу дома чаю попить.
И там, в прохладе, такое с ней сделал, что не осталось в ее душе ничего, кроме жуткого изумления, не осталось ни одного слова, кроме отпугивающего: "Мужчина!"
Вот только странно: словно во сне это было; никак она не вспомнит, где ж он живет, где ж тот дом, в котором была прохлада - а чая обещанного не было.
Годами она искала - и нашла!
И так же ласково подманивает ее он, этот человек, узнанный ею, - и глазами, и словами, и всем, всеми, всем... Хитрец!
Что ж, и она схитрит. Она сегодня на шажок к нему поближе, завтра еще на шажок (потому что сразу нет сил, страшно), а когда приблизится совсем близко (хорошо бы - в комнатке, в прохладе, где чая, однако, нет), тогда она достанет из-под кофты острый нож...
