Моей близкой подруге, Сьюзан Белл, до девяноста не хватило совсем чуть-чуть. В своей жизни Сьюзан не раз обманывала смерть: вместе с матерью она бежала из нацистской Чехословакии в 1939 году. Ее отец остался и погиб в концлагере Терезиенштадт. Она и ее родители были лютеранами, но нацисты видели в четырех еврейских бабушках и дедушках достаточный повод, чтобы приговорить к смерти всю семью.
За несколько недель до смерти Сьюзан вручила мне драгоценный подарок – английский серебряный чайник девятнадцатого века. Много лет назад чай из этого чайника придавал нам сил, когда мы работали над нашим сборником «Автобиография, биография и гендер»[11] (1990). Сьюзан стояла у истоков женской истории и продолжила свои исследования в Стэнфордском институте Мишель Клейман, где проработала до конца своих дней. Она скоропостижно скончалась в плавательном бассейне в июле 2015 года. Ей было 89,5 года.
Но, пожалуй, из всех моих знакомых мне больше всего хочется подражать Дайан Миддлбрук. Преподавательница английского языка в Стэнфорде и известный биограф Энн Секстон, Сильвии Плат и Теда Хьюза, Дайан была моей близкой подругой более двадцати пяти лет, вплоть до ее безвременной кончины от рака в 2007 году. Когда мы с Ирвом навестили ее в больнице незадолго до смерти, она сказала, как горячо нас любит, и поцеловала на прощание. Я заметила, как почтительно она обращалась к медсестрам, когда они входили в ее палату. Дайан было всего 68, когда она ушла.
Есть еще один человек, чья смерть произвела на меня неизгладимое впечатление: известный французский ученый Рене Жирар. Рене был моим научным руководителем в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов в университете Джона Хопкинса, но я не могла назвать его близким другом и коллегой, пока, несколько десятилетий спустя, он не перевелся в Стэнфорд. Мы подружились с ним и его женой Мартой и поддерживали тесную связь до самой его кончины в 2015 году.
Как ни странно, в последние годы эта связь стала только крепче. Из-за серии инсультов Рене не мог говорить. Я садилась рядом с ним, брала его за руку и смотрела ему в глаза. Ему всегда нравилось домашнее абрикосовое варенье, которое я приносила.
В последний раз, когда я была у них в гостях, Рене увидел в окне кролика и воскликнул по-французски: «Un lapin!» Каким-то образом он смог произнести эти слова, несмотря на повреждение мозга, навсегда лишившее его дара речи. Когда у меня случился инсульт и я несколько минут не могла издать ни звука, я сразу подумала о Рене. Это было очень странно – мозг продолжает думать, но мысли просто не превращаются в слова.
