Кто, когда и зачем оставил рисунки, непонятные надписи, фигуры животных, вырубленные из камня? Спрашивал у ребят, у тех, кто раньше его на полуостров приехал, — плечами пожимают: «Кто знает? И охота ерундой голову забивать?» Ерунда? Еще как посмотреть! Вот в школе… Ходил он с учителем истории по селам. Записывали про то, как люди в старину жили, чем занимались да какие из случаев кто из стариков помнит. Тоже судачили: «Кому это надо — в старье копаться?! Дурака валяют…» А как разузнал он про своего предка-каменщика да из музея бумага пришла, по-другому запели: «Сашка-то что раскопал… Будто Петр Первый нашего родича к себе во дворец затребовал. Церковь ставить велел. И бумага на то есть. Старинная…» Вот как ерунда обернулась! Может, церковь, что его предок строил, до сих пор стоит? А что? Свободно даже. Раньше, говорят, известь на яйце да на молоке замешивали. И кирпичи особые. Так что покрепче каменных сундуков, что на здешних погостах понатыкали…
Ах ты голова садовая — не сообразил! Надо же было старику этому, Бестибаю, что про своих дедов-прадедов толковал, рассказать… Дескать, тоже род древний: в самой столице предки работали. По каменному делу хлопотали. Для Медного Всадника! Прямо так и вмазать — дескать, с самим царем за руку здоровались. Не лыком шиты!
Саша повернулся к Бестибаю: может, проснулся? Так он ему сейчас объяснит… Но старик по-прежнему дремал или делал вид, что дремлет. Ни тряска, ни пыль, ни зной, от которого плавилась земля, а все вокруг струилось, переливалось, как живое, не трогали Бестибая. В своем островерхом — воинский шлем, да и только! — колпаке, закованный в негнущийся панцирь дорожного чапана, старик напоминал те мощные, загадочные камни-великаны, что разбросаны по всему полуострову. Саша не раз их встречал, когда колесил с нефтеразведчиками. Одинокая немота камней была непонятна, как и сама суровая земля, породившая их. Но то ведь камни… А почему старик молчит? Вот у них в деревне народ словоохотливый: что молодые, что деды, греющие кости на печи или на солнышке. А этот? Может, совсем плох — потому и не до разговоров? Быстрее бы до больницы доехать…
Но Бестибаю в дороге было лучше: меньше болела грудь, не донимал кашель, а главное — он снова в пути. Что из того, коли не качаешься в седле, склонясь к теплой верблюжьей шее, а втиснут в гремящую железную коробку, воняющую бензином? Все равно в движении. Тот, кто всю жизнь провел в седле, понимает, что это такое. Уходят по капле силы, будто вода из дырявого ведра; одно за другим угасают желания, и все больше думаешь о прошлом, которое, как дым от очага, обволакивает тебя… Все проходит — но дороги не кончаются.
