Самым совершенным, на мой взгляд, и самым любимым моим спектаклем, который поставил Костя Богомолов в подвальном театре, является «Старший сын» Александра Вампилова. Возможно, решающее значение имело мое личное, трепетное отношение к этому автору. Но еще со всей очевидностью я вижу, что это едва ли не первое прочтение этой пьесы как истории, которая случилась именно с интеллигентным человеком. История, воспроизведенная в кинематографе, рассказывала совсем о другом – о забавном, неуклюжем человеке с нежной душой. То есть лицо у него вот такое, понимаете, как есть, а душа такая нежная, такая тонкая… А в спектакле Богомолова это получилось пронзительным повествованием, рассказанным в методологии Художественного театра. Это настоящая живая жизнь человеческого духа, воспроизводимая живыми актерами. Я, в общем-то, диву давался, как наша высококритериальная, «самая золотая» театральная премия «Золотая маска» оставила эту работу без внимания, что поколебало мое к ней доброе отношение. Впрочем, сей факт не мешает «Золотой маске» возить подвальный театр и МХТ ну бог знает куда – «от Москвы до самых до окраин». «Мы “маски” даем другим, а возим мы вот это. Нам не до “масок”, знаете ли. А нам надо, чтобы люди покупали билеты…» И я, в общем, даже как-то с пониманием и со снисхождением отношусь к этим несоответствиям…
Еще Богомолов поставил в Подвале довольно звонкую, полемическую и, что называется, с интересом встреченную русской театральной критикой чеховскую «Чайку». Эта работа Кости примечательна прежде всего неожиданной и живой своей структурой, в которой модернизм и сдвигание почти «тектонических» пластов времени оказываются очень уместными и сильно воздействуют на зрителей. Это и странно, и удивительно, поскольку «Чайка» – одна из наиболее известных и часто ставимых пьес Антона Павловича Чехова. Не найдется, наверное, ни одного сезона, прошедшего со дня его смерти, чтобы русские театры не посягали на разгадку этой тайны.
Мне самому, конечно, больше по душе актерский, традиционный театр. Но с «Чайкой» я был поставлен в безвыходное положение. Я пытался «слинять» из этой работы, будучи назначен на роль доктора Дорна, и даже довольно долго посещал репетиции без особого энтузиазма – так это меня тревожило. Мне казалось, что мне нужно быть в зале, и вообще, как это у Лермонтова: «На что он руку поднимал!» На что посягаем? Чехов, «Чайка»… А потом в какой-то момент я понял: «Нет, ребят в трудную минуту оставлять нельзя, и как старший я должен быть с ними». И когда до премьеры оставалось совсем немного, я, осудив собственную каботинскую логику, влился в ряды лояльно относящихся к замыслу Кости Богомолова.
