– Итого сорок один. А где же еще четверо?
– Они взяли себе время на размышление. То есть про себя они уже решили голосовать против, но не хотели вступить со мной в пререкания. А что я им мог сказать, когда они обещали подумать? Не думать?
– Что ж, их воля…
– Какая там воля!– вдруг вскипел Вассерман. Разве они сами знают, чего им надо? Когда гг сюда переехал и принялся сколачивать конгрегацию – даже не конгрегацию вовсе, а скорее маленький клуб, так чтобы можно было собрать минъян, на случай если кто-нибудь, не Приведи Господь, скончается, один говорил, что некогда ему, другой – « что равнодушен к религии, а некоторые даже сказали, что это им не по карману. Но я от них не отставал. Если бы я, скажем, провел тогда голосование, то разве была бы у нас сегодня синагога с кантором и раввином, или школа с учителями?
– Но вы же сами говорите, мистер Вассерман, что из сорока пяти членов по меньшей мере двадцать пять а то и все двадцать девять проголосуют против…
– Правильно, но вдруг мой карандаш чересчур мрачен, – горько улыбнулся он. – Может быть, те четверо действительно подумают и согласятся со мной. А может быть, из тех, кто дали слово Элу Бекеру, Ирвингу Файнгольду и доктору Пирлстейну, не все придут на правление. Перспективы, вы правы, не ахти какие, но не все еще потеряно. А сказать вам честно, миссис Смолл: немало виноват во всем ваш муж. Очень многие в общине – и не одни лишь друзья Бекера – считают, что представительная роль раввина – чуть ли не самая важная из его функций. Этим людям не нравится, как ведет себя ваш муж. Они говорят, какой-то он беззаботный: не заботится ни о назначенных встречах, ни о своей внешности; даже у амвона он какой-то измятый весь. Согласитесь, что когда раввин выступает в таком виде – с проповедью ли, или вообще перед публикой, это все-таки нехорошо.
– Я знаю, – кивнула она. – И немало среди этих критиков таких, кто винит во всем этом меня: жена, мол, должна, следить за своим мужем. Но что я могу? Я, конечно, слежу за тем, чтобы он выходил из дому чистый и не в измятом костюме. Но разве я могу быть с ним в течение всего дня? Он – ученый, мистер Вассерман. Когда он зачитывается книгой, он забывает обо всем на свете. Если ему вдруг хочется прилечь, ему и в голову не приходит снять пиджак. То и дело запускает пятерню в волосы, а потом у него . такой вид, будто и вовсе не причесался. Он постоянно делает себе заметки, рассовывает их по карманам, они у него вечно и топорщатся. Он – ученый, мистер Вассерман. Впрочем, раввин и должен быть ученым. Я вас очень хорошо понимаю. Я понимаю, какой раввин нужен конгрегации. Вот он встает, чтобы произнести молитву. Он наклоняет голову, словно перед ним сам Всевышний. Он закрывает глаза, словно боится, как бы лучи Его славы не ослепили его; голос у него низкий, глубокий – не тот, каким он говорит с женой, а какой-то особый, как у актера. А вот мой Дэйвид не актер. По-вашему, мистер Вассерман, низкий и глубокий голос действительно производит впечатление на Господа Бога?
