Под разными открытками, пластинками негативов и какими-то рулонами чистых пленок Манон обнаружила фотокамеру своего отрочества. Она взяла аппарат в руки. Ей вспомнилась его тяжесть, его форма и мир, каким она видела его через объектив.
— Забери себе.
— Он будет скучать.
— Не больше, чем на чердаке. Твой отец представлял, как ты при помощи этого аппарата покоряешь планету.
Потерявшаяся во времени Манон не отреагировала на ее слова.
— Оставлю тебя ненадолго одну, — шепнула мать, шагнув на верхнюю ступеньку узкой лестницы.
В гостиной она обнаружила Бастьена, который, стараясь не шелохнуться, сидел на диване и гладил по голове задремавшую у него на коленях Жад. За ужином он был неразговорчив, и мать подумала, что причина в ней.
— Ты не очень скучаешь по Бордо? — тихонько, чтобы не разбудить внучку, спросила она, усаживаясь рядом с ним.
— Пока не знаю. Мне больше недостает Манон. И дочери тоже — в отрочестве это особенно тяжело.
— Манон, как и ее отец, очень сложные натуры. Она для него была всем. А прошло всего три месяца. Ей потребуется еще много времени, чтобы перебороть себя.
— Знаю. И не сержусь на нее.
Пытаясь устроиться поудобнее, Жад завертелась, но все же не проснулась окончательно.
— Ты ведь знаешь, что мне никто не нужен, и я никогда не просила Манон вернуться в Кале, — добавила пожилая дама. — Я не верю в разделенную скорбь. Это значит вообще никогда не выплыть или поочередно тянуть друг друга ко дну.
— Знаете, даже если бы вы попросили ее вернуться, я бы на вас не рассердился. Если тут, рядом с вами, она лучше себя чувствует, значит мы должны быть здесь. Самое главное, чтобы она вышла из депрессии, которая всех нас держит в заложниках.
Мать Манон накрыла ладонью руку молодого флика, понимая, как повезло ее дочери, что однажды их пути пересеклись.
— Ты добрый человек, Бастьен.
— Ага, знаю. За что и приходится расплачиваться. Надо будет над этим поработать. Научиться быть твердым.
— Ты про комиссариат?
— Я взял плохой старт.
* * *
Уже перевалило за полночь, а Жад даже не заметила перемещения из дома бабушки в свою спальню. Едва вернувшись, Манон убрала шляпную коробку поглубже в шкаф, словно для того, чтобы забыть о ней, и заперлась в ванной.
Спустя несколько минут она вышла из душа, одетая только в коротковатую и липнущую к влажной коже футболку, и растянулась на большой новой кровати, укрыв одну ногу одеялом, а другую положив сверху. Рука Бастьена осторожно погладила ее бедро и поднялась к лобку. Манон нежно улыбнулась мужу, поцеловала его в лоб и, пожелав ему спокойной ночи, отвернулась. Задетый, он несколько минут пролежал с открытыми глазами, а потом покинул постель.
