также принадлежали средства выпуска в обращение поддельных банкнот – в лице мафиозо Бернардино Верро, относившегося к этому без энтузиазма. К весне 1893 года, когда Верро стал членом Мафии, социалистическое кафе
[34], которое он держал в городе, было переполнено участниками
Fratuzzi, делавшими ставки фальшивыми купюрами. Из-за мафиози за кафе закрепилась такая сомнительная репутация, что Верро счел благоразумным держаться подальше.
О том, как функционировала сеть контрафакта Морелло, кто был в нее вовлечен и сколько денег делали мафиози в Корлеоне, мало что известно. Даже обстоятельства провала сети остаются тайной. Известно, что в начале 1890-х годов семья Сиино испытывала растущее давление со стороны других cosche Мафии на побережье. Их распри в итоге переросли в кровавую вражду между Сиино и несколькими ветвями семьи Джаммона, возглавлявшей противоборствующую группировку в сицилийской столице, и, возможно, в предательство семьей Джаммона союзников Сиино в Корлеоне. Что бы тогда ни случилось, не вызывает сомнения тот факт, что действия Морелло в сицилийской глубинке были раскрыты где-то в 1892 году. Полиция Корлеоне начала расследование, и несколько подозреваемых были задержаны. В итоге в сентябре того же года наконец был выписан ордер на арест Клешни.
Морелло не стал ждать, пока дело дойдет до суда: он сбежал, что, впрочем, не помешало итальянскому правительству летом 1894 года судить его заочно. Сицилийские власти отнеслись к делу настолько серьезно, что судебное разбирательство было перенесено в суд присяжных в Мессине, на восточной оконечности острова, в той части Сицилии, где предписания Мафии не действовали и вероятность того, что на участников дела будет оказано давление, была низкой. Эта стратегия возымела успех, подсудимый был признан виновным и получил суровый приговор: шесть лет и сорок пять дней одиночного заключения.
Однако это уже не имело значения. К тому времени, когда был оглашен вердикт, Морелло и его семья больше года находились в Соединенных Штатах.
Был весенний день – впрочем, весенним он только назывался. Темные тучи, готовые разрешиться дождем, налетели с севера и низко повисли над гаванью Нью-Йорка. Порывы ветра, полные вязкой влаги Северной Атлантики, срывались в штопор у Лонг-Айленда и устремлялись по-над грязными водами, взбивая пену и вздымая барашки на пути к прибрежной полосе Джерси. Небо было серым. Город тоже был серым, с его беспорядочным нагромождением однообразных фабрик и неприглядных доходных домов. Море, зеленовато-коричневое в устье Гудзона, закручивало в водовороты заводскую грязь, расползавшуюся по низким берегам, пока само тоже не становилось серым. Было холодно: это был холод Восточного побережья, который заставлял покрываться гусиной кожей и которого иммигранты, столпившиеся у поручней на палубе парохода «Альзация», никогда не чувствовали в Италии.
