.
Таким образом, узкое определение «терроризм смертников» включает только один вид технического исполнения террористической атаки — бомбинг смертников, поскольку только при самоподрыве у террориста не остается ни малейшего шанса на выживание, а успешность такой атаки прямым образом зависит от гибели исполнителя.
Другая часть ученых тем не менее придерживается широкого понимания терроризма смертников, включая помимо бомбинга смертников все вышеперечисленные виды атак с высокой степенью риска. К примеру, Л. Рикольфи и П. Кампана в своем исследовании придерживаются следующей формулы: миссии смертников состоят из атак бомбистов-смертников, к которым добавляются все миссии террористов без плана отступления[39].
Аргументы в пользу такого определения границ понятия терроризма смертников обычно сводятся к доказательству того, что техническая сторона осуществления террористического акта мало влияет на фактически идентичное психологическое состояние сознания как бомбистов, так и участников операций с высокой степенью риска. Важно здесь то, что готовность вторых к «мученической» смерти подкрепляется тем фактом, что иногда (на примере палестинского экстремизма) они так же, как и будущие бомбисты-смертники, совершают те же прощальные религиозные ритуалы и записывают свои последние слова в форме видеоролика, афишируемого в пропагандистских целях после операции[40].
Как меняет наши представления о феномене терроризма смертников его широкая дефиниция? Прежде всего она превращает его в более древний социально-политический и культурный феномен. В свете такого видения его истоки можно возвести к иудейским зилотам и сикариям Палестины I века, боровшимся с римским владычеством и местными коллаборационистами с помощью жертвующих собой ревнителей национальной независимости, не говоря уже о крайне фанатичных фидаи[41] исмаилитов-низаритов Персии и Сирии XI–XII веков[42], как правило, сознательно и гордо предававших себя в руки правосудия после коварного убийства политического соперника государства исмаилитов. Также она расширяет географию терроризма смертников. Скажем, к странам, затронутым атаками смертников, можно отнести имперскую Россию XIX — начала XX веков. Даже при узком определении терроризма смертников та манера, в которой было исполнено последнее покушение на императора Александра II (1 марта 1881 г.) вторым бомбистом после неудачной попытки народовольца Рысакова, безусловно, должна быть отнесена к атаке смертника. Как известно, бомбой, брошенной с максимально близкого расстояния в уцелевшего от первой атаки императора, террорист Гриневицкий не пощадил ни государя, ни себя. Правда, в данном случае стоит учесть, что решение Гриневицкого было ситуативным и ни в коем случае не входило в первоначальный план Исполнительного комитета народовольцев, который следовал принципу по возможности беречь жизни соратников-революционеров во время исполнения террористических актов. Атакой смертника также может именоваться и покушение Степана Балмашева на министра внутренних дел Сипягина в 1901 году, с чего начался новый этап леворадикального терроризма в царской России. Балмашев, переодетый в форму адъютанта, вполне в духе ассасинов, демонстративно остался на месте после вручения министру фальшивой депеши (на самом деле — смертного приговора от социалистов-революционеров) и фатального выстрела в жертву. Судя по всему, смертная казнь после ареста его не страшила, более того, он жаждал стать мучеником за «народное дело».
