Мы сидим в столовой в задней части дома. Это темная и загроможденная всяким хламом комната. Большую часть стола занимают коробки со всевозможными медицинскими препаратами. Книги, журналы и банки с консервами оккупировали посудный шкаф и комод. И еще этот запах. Запах казенного учреждения. Запах прокисшей еды, мочи, фекалий.
Я пытаюсь не жалеть Аарона. Но это трудно.
– Если вы хотите, чтобы я подал заявление об уходе, я вас пойму, – сухо говорит он.
– Аарон, я не хочу, чтобы вы уходили. Хотя мне очень жаль, что вы не рассказали о склепе.
– Простите, я полагал, что поступаю в интересах церкви.
– Вы и отношения с Мэтью поэтому скрывали?
Он молча смотрит на меня. Судорожно сглатывает, дернув кадыком.
– Мне нет дела до вашей сексуальности, – мягко говорю я. – Но мне есть дело до того, что Саймон Харпер запугал преподобного Флетчера, заставив его молчать об усыпальнице.
– Что?
– Саймон Харпер каким-то образом узнал о ваших отношениях. Мэтью покинул пост викария именно потому, что Харпер пригрозил ему их обнародовать.
Его лицо дрожит, и он опускает голову.
– Я… Я не знал.
– Я думаю, Мэтью хотел вас защитить, хотя в гомосексуальных отношениях нет ничего позорного.
– Это грех.
– Нет ни одного места в Библии, где Иисус называл бы гомосексуальность грехом.
– В Ветхом Завете…
– Ветхий Завет – это собачье дерьмо. Он изобилует сексизмом, описанием пыток и нестыковками. Иисус проповедовал любовь. Любую любовь.
Он странно улыбается:
– А если я вам скажу, что это не была любовь, преподобная? Это был просто секс. Что говорит Иисус об этом?
– Я не думаю, что Богу или Иисусу есть до этого дело.
– Зато было бы дело очень многим в этой деревне.
– Люди зачастую обладают гораздо более широкими взглядами, чем вам кажется.
Но не успеваю я закончить фразу, как мне становится ясно, что я в этом не уверена. Это точно не о Чепел-Крофт.
Аарон качает головой.
– После смерти мамы меня воспитывал отец. Он всегда был хорошим отцом: добрым и терпеливым. Но он традиционен. Он ни за что бы меня не принял. И я не могу его подвести. Он утратил все. Как могу я отнять у него единственное, что у него осталось, – гордость за своего ребенка?
Я вздыхаю. Я понимаю. Люди часто испытывают вину за то, что живут «двойной жизнью», но кто из нас не скрывал какие-то свои стороны от близких? Потому что мы не хотим причинять им боль, видеть разочарование в их глазах. Мы часто говорим о том, что любовь должна быть безусловной, но мало кто из нас готов проверить это утверждение на практике.
