Однако, что же, наконец, мы называем «наукой?» Что есть в природе «ненаучного?» Где границы настоящей науки? Разве скелет птицы в действительности имеет более научный характер, нежели ее яркие, цветистые перья и ее нежное, мелодичное пение? Разве скелет хорошенькой женщины более достоин внимания, чем строение ее тела и ее живой образ? Разве анализ душевных волнений не «научен»? Почему же «ненаучно» доискиваться, может ли душа видеть вдаль и каким образом? И потом, что за странное тщеславие, что за наивное самомнение воображать, будто наука сказала свое последнее слово, будто мы уже знаем все, что можно знать, будто наших пяти чувств достаточно для познания природы и вселенной? Если мы сумели распознать некоторые силы, действующие вокруг нас – тяготение, теплоту, свет, электричество – из этого еще не следует, что не существовало других сил, которые ускользают от нас, потому что наши чувства не способны их воспринимать. Не эта гипотеза нелепа, а нелепа наивность педагогов и классиков. Мы смеемся над идеями астрономов, физиков, врачей, богословов, живших три века тому назад, а не пройдет еще трех веков, как наши преемники в науке будут смеяться в свою очередь над понятиями тех, кто имеет претензии все знать.
Врачи, которым я сообщал пятнадцать лет тому назад рассказ о магнетических явлениях, наблюденных мною при известных опытах, все отрицали. Недавно я встретился с одним из них в Институте.
– О, – отвечал он не без лукавства, – тогда это был магнетизм, а нынче – гипнотизм, и мы занимаемся его изучением. Это дело совсем другое.
Мораль такова: не будем ничего отрицать с предвзятым намерением. Станем лучше изучать, наблюдать; объяснение придет само собой после.
Находясь в таком состоянии духа, я стал ходить взад и вперед по своей библиотеке и вдруг случайно мне попалось на глаза прелестное издание Цицерона, которое я что-то давно не замечал. Я взял один из томов, машинально открыл его наугад и прочел следующее:
Двое друзей прибыли вместе из Мегары и остановились на разных квартирах. Едва успел один из них заснуть, как увидел перед собой своего товарища по путешествию, который объявляет ему с печальным видом, что хозяин гостиницы замышляет убить его, поэтому он умоляет своего приятеля поспешить к нему на помощь. Тот просыпается, но, убежденный, что это простой сон, немедленно опять засыпает. Друг является ему вторично и заклинает его поспешить, потому что убийцы сейчас войдут в его комнату. Встревоженный и удивленный упорством этого сновидения, он собрался было идти к своему приятелю. Но здравое размышление и усталость одерживают верх; он снова ложится. Тогда друг является в третий раз – бледный, окровавленный, обезображенный.
