Или вибрировал, но я не заметила?
– Вот, – Гурин швырнул на стол листы бумаги.
Я впервые видела, чтобы шеф что-то бросал.
– Это что такое, а?
Листов было много. Они рассыпались по столу, легли причудливым узором. Несколько листов упало на пол. Я наклонилась и подняла. Рассмотреть текст оказалось сложно, так густо он был исчеркан красным карандашом.
Но я все равно узнала. В руках я держала собственный перевод. Текст периода аврала. Я взяла листы со стола. Другой перевод. Тоже мой. Весь густо красный. Я держала бумагу в руках и ничего не понимала.
– Что это? – вырвалось у меня.
Я всегда перевожу качественно и никогда не ошибаюсь. Я всегда проверяю и перепроверяю по сто раз каждое слово. Здесь не могла быть моя работа!
Гурин молчал и барабанил пальцами по столу. Он смотрел на красный карандаш, который откатился к краю стола и чуть не упал. Я чувствовала, как одновременно краснею и покрываюсь холодным потом. Через секунду мне стало жарко. О, нет, только не это!
– Это мой перевод? – сипло спросила я.
– Яна, никогда не поверю, что ты не узнала свою писанину.
Писанина? Шеф так назвал то, что я перевела?
Гурин встал и подошел ко мне вплотную. От него сильно пахло сердечными каплями.
– Я не знаю, что тебе сказать, – произнес шеф спокойно. Слишком безэмоционально. – Но, если через год после пропажи мужа ты собираешься угробить свою жизнь, это твоя личная потребность. Угробить «Ифину» я тебе не позволю.
Я молчала. Я не знала, что сказать в свое оправдание. Абсолютно. Я запорола дефицитный заказ. Я не понимала, как могла такое сотворить. Я не могла. Это недоразумение. Этого не могло быть! Это невозможно.
– Яна, мы с пониманием относились и относимся к твоему горю, но прошел уже год. Год! Есть какие-то лимиты у любого терпения. Мне эти переводы вернули. Вер-ну-ли. Понимаешь? Там написана чушь!
– Извините. Я не знаю. Не представляю, как могло так получиться, – с трудом выдавила я.
– Ты не знаешь, а я знаю. Твои мысли все время где-то, только не в переводах. А для нашей работы нужна сосредоточенность. Мы не можем позволить себе отвлекаться, потому что в результате получим вот такое безобразие!
Гурин указал рукой на бумаги, потом резко встал, подошел к окну и поднял жалюзи. В комнату хлынул солнечный свет. Красные исправления на черно-белом фоне будто вспыхнули и стали еще заметнее. Шеф смотрел в окно и молчал.
– Извините, – повторила я.
– Иди, исправляй, – тихо сказал Гурин. – У тебя времени до четырех.
