Гнездо гепеушников первого десятилетия советской власти было снесено вместе с шеренгой уютных особнячков. Новое шестиэтажное здание управления НКВД заняло целый квартал. Внутри замкнутого прямоугольника находился обширный внутренний двор. Однако взглянуть на этот двор никому еще не удавалось. Часовой у железных ворот прогонял каждого, кто хотя бы на секунду задерживался против таинственного дома на тротуаре противоположной стороны. Проходить по той же стороне переулка, на которой стоял дом НКВД, не разрешалось совсем.
Несмотря на третий час ночи, дворец областного управления Наркомата Внутренних Дел сверкал всеми своими окнами. Чужой в городе человек еще мог издали принять его за фабрику, с полной нагрузкой работающую в ночную смену, вблизи же такая ошибка исключалась. И не только потому, что у производственного здания не могло быть ни таких внушительных порталов, ни бронзовых эмблем НКВД на массивных дверях, ни охранявших его часовых с винтовками и примкнутыми штыками. Ярко освещенный изнутри дом казался совершенно безмолвным. Здесь помещалась фабрика совсем иного рода.
Эмка коротко просигналила перед наглухо закрытыми воротами. Они сразу же открылись, и автомобиль въехал в освещенный короткий туннель. Два вооруженных вахтера, как и часовой снаружи, не спросили никаких документов. Лишь взглянув в лица конвоиров Белокриницкого, они открыли ворота во внутренний двор.
Противоположная стена двора оказалась неожиданно близкой. Развернувшись, машина остановилась перед подъездом. Энкавэдэшники вышли, и старший неожиданно грубо сказал арестованному:
— Выходи!
Рафаил Львович вздрогнул. Этот хамоватый тип уже больше часа приказывал, делал резкие замечания, понукал. Но обращался все-таки на «вы». Здесь же он сразу перешел на «ты». Это показалось болезненным и оскорбительным, как удар плетью. Объяснить такое обращение случайной оговоркой или каким-нибудь поводом со стороны арестованного было нельзя. Вероятнее, что по сю сторону железных ворот оно разрешается, а может быть, даже предписывается принятыми здесь правилами. Белокриницкий почувствовал, как сразу усилилась его внутренняя тревога в ожидании чего-то еще более оскорбительного и враждебного.
Двор был не широким, как можно было предполагать, исходя из наружной формы и размеров здания. На трех его стенах окна были освещены так же ярко, как и с улицы, и располагались они в те же шесть рядов. Но четвертая стена — напротив въездных ворот — имела только пять этажей и притом более низких, чем в остальных частях здания. При свете из окон и ярких фонарей во дворе было видно, что эта стена сложена не из кирпича, как другие, а отлита из бетона. Ее серая, вертикальная плоскость сверху донизу была совершенно гладкой, без малейшего карниза или выступа.
