которым и этим случайно арестованным пришивали выдуманные преступления.
Среди пытавшихся осмыслить действия НКВД были и такие, которые считали, что у верховного руководства этим комиссариатом стоят перерожденцы, изменники, которые своими действиями хотят подорвать мощь и престиж Советского государства, расчистить путь военному вторжению.
Однако подавляющее большинство арестованных смутно верило, что так быть не может. Что политическая и юридическая нелепость должна непременно и скоро изжить себя. Даже делались попытки обосновать эту туманную надежду.
Сталин и Ежов введены в заблуждение провокациями международной контрреволюции, говорили они. Им подсовывают подложные документы, создающие паническое представление о каком-то грандиозном контрреволюционном заговоре в СССР. В результате начались массовые репрессии. Но эти провокации непременно раскроются, и впавшие в заблуждение вожди опомнятся.
Такой вариант предполагает в наших вождях чрезмерную эмоциональность и совершенно неправдоподобную глупость, возражали другие. Если, конечно, эти вожди пребывают в здравом уме. Но ведь и они не гарантированы от психического расстройства, например, шизофрении. И тогда в основу политической свистопляски внутри СССР может быть принят любой вариант, вплоть до галлюцинаций и повелений свыше.
Сторонники обеих гипотез сходились на том, что неизбежно должно наступить либо прозрение, либо крушение существующей власти. И то и другое означало бы восстановление справедливости и возвращение свободы всем незаконно арестованным.
По мнению Трубникова, эти теории придумывались людьми, ищущими в них не столько объяснения происходящего, сколько оснований для надежды, которая как-то оправдала бы низкое соглашательство с бандитским, разнузданным следствием. Надо выиграть время, любой ценой выжить физически. А потом все уладится. Так потворствуют диким требованиям опасного сумасшедшего в надежде на его скорое обуздание.
Малодушие подсказывало большинству оптимистов, действительных или деланных, слишком свободное толкование принципа непротивления на допросах. Надо не только пережить безвременье, но и свести к минимуму оскорбительную следовательскую брань, угрозы, не говоря уже о побоях и карцерах. Пусть даже ценой самого унизительного соглашательства, даже свободы других людей, в том числе и близких. Все это временные меры, вынужденная тактика. Потом все уладится и будет понято.
Алексей Дмитриевич не строил никаких теорий. Точнее, его ум ученого, привыкший оперировать логическими категориями и точными данными, оказывался бессильным разобраться в хаосе противоречивых фактов и их бессмысленности. Но если он и раньше угадывал в политике репрессий чью-то твердую злую волю и чей-то последовательный, хотя и низкий, ум, то сейчас в их существовании Трубников более не сомневался. Вакханалия беззакония, несомненно, имеет своего разумного дирижера. И все его действия направлены на достижение какой-то темной и определенной цели.
