Высоцкий: вне времени и пространства | страница 45
Афиша спектакля «Гамлет» Театра на Таганке
Из коллекции Музея В. Высоцкого в Екатеринбурге
(фото автора)
Одним из его не предусмотренных автором персонажей оказался огромный тканый занавес, придуманный гениальным художником-постановщиком Давидом Боровским, человеком, которого Высоцкий безмерно уважал и перед талантом которого преклонялись все «таганковцы», включая самого Любимова. Вспоминает Вениамин Смехов, многолетний исполнитель роли Клавдия: «Любимов сразу наметил трагическое равенство всех персонажей пред Крылом Рока, а к этому — равенство всех в поколении, единый возраст Гамлета, Лаэрта, Розенкранца, Гильденстерна и Клавдия (младшего брата им убиенного короля).
Красивую выдумку «крыла» воплотил Давид Боровский. Занавес, им придуманный, — самый важный герой трагедии: и красивый, и громадный, и чувственно ужасный…»[40].
Второй важный сценографический ход, использованный Любимовым, — это световое решение спектакля. «Гамлет» у него происходит не вне времени и пространства. У любимовского «Гамлета» есть четкое время, вернее даже — момент действия. Это — ночь. Как вспоминал театровед В. Гаевский: «Ночь здесь реальное обстоятельство времени и обобщенное условие бытия. Ночью происходят тайные встречи, король принимает доносы и замышляет преступления. Ночь — сообщница узурпаторов, захвативших власть, но она также сообщница Гамлета, его тайная и надежная подруга. Театр играет трагедию человека, который обречен жить и умереть ночью. Глухая тоска по недоступности дня — лирический подтекст роли. Мысли Гамлета — мрачные, ночные мысли. Дело Гамлета — мрачное, ночное дело. Его ночная совесть чиста, но, умирая, он думает о будущем, он мучим иной, человеческой совестью»[41].
Тема ночи подкреплялась еще одним неожиданным персонажем: живым петухом, о котором с восторгом вспоминает Смехов: «Петух — это отдельная поэма. Он отбивался от белых перчаток монтировщиков смены на верхотуре, над левым порталом. В правильные минуты он кричал — раз пять за время спектакля. Потом его отселили подальше от сцены — отдельно, но комфортно, в административной части театра. Ему даже подарили курицу-подругу. И он кричал иногда невпопад — громче, чем неталантливые петухи, и мешал другим спектаклям. А на гастролях у нас появлялись местные Пети: ручные милые в Тбилиси и в Питере, бойцовские мерзавцы — в Будапеште и Белграде, меланхолик Петя — в Париже…»[42]. Конечно, этот петух, как символ перехода от ночи к рассвету, символ перелома, символ «связи времен», разорванного стыка, который пытается соединить Гамлет, был необходим Любимову — как еще один выпуклый, грубоватый, прямой, но невероятно точный режиссерский жест.
