— Да, считаю. А разве происходит? Хорошо, пап, я маленький, глупый мальчик. Но взрослые-то видят. Раз никто из них, кроме тебя, не тревожится, значит, возможно, что-то не так с тобой, а не с нами?
— Вот! Когда заблуждается один человек, ничего страшного. Когда миллионы — меняется история. В страшную сторону.
— Может быть, но все-таки — почему никто не прислушивается к твоим словам?
— Так слова другого для нас — как собачья какашка на зимней тропе: ее никто не подберет, и она будет мозолить глаза до весны. Мнение другого для нас — собачья какашка и есть. Зачем нам чужое мнение? Мы в собственном никакого дефицита не испытываем. Ты считаешь, что отец у тебя несовременный. Пусть несовременный, зато своевременный. Ты вот проанализируй, насколько ты современный и что значит быть современным в твоем понимании. Ты и уроки забросил, и книжку в руках не держал уже несколько месяцев. Дети отчего-то принимают то, что способно их развлечь, за добро, а то, что требует от них усилий, — за зло. Ладно бы они на этом и останавливались… Но нет: они этот принцип проецируют и на все остальное! На весь мир. Тебе вот кажется, что все это совершенно безобидно. Табак тоже поначалу считался безобидным, даже полезным. Лекарством считался! Его боготворили. Лишь спустя столетия поняли его опасность.
— Ну, пап, чего привязался? Отстань! Вот… опять из-за тебя этап проиграл!
— Ты не понимаешь: все это превращает вас в рабов и дураков. Хотя о чем это я? Иное рабство слаще свободы…
— Ну и что? Я согласен быть рабом и дураком. Лишь бы можно было играть сколько хочешь. Тебя убивает, что я провожу за компьютером больше времени, чем с тобой?
— Конечно, это меня убивает, сынок! А ты думал, это делает меня сильнее? В могилу ты меня сведешь, а не сделаешь сильнее — вот что! Ты не просто отдаешь компьютеру свое время. Ты отдаешь ему жизнь. Пока ты проживаешь жизнь компьютерного героя на экране, твоя жизнь останавливается. Она укорачивается ровно на столько, на сколько ты даришь ее какой-то рисованной фигурке, которой до тебя нет никакого дела. Ей все равно, кто будет управлять ею и будет ли кто вообще.
— Так это моя жизнь. Ты-то чего переживаешь? Ей-богу, иногда мне кажется, что родители родили меня не для того, чтобы я радовался жизни, а для каких-то других, своих целей.
Теду показалось, что при этих словах отец не просто посерел лицом, а постарел. Наконец Миллеру-старшему удалось справиться с собой, и он ответствовал уже спокойным голосом почти смирившегося человека:
