Старуха-графиня была жалкое, полуидиотическое существо. С некоторых пор она предалась вязанию каких-то одеял, которых готовыми лежало около нее штук до двадцати, а в руках было двадцать первое. Она давно уже перестала замечать отсутствие и присутствие мужа, как вообще не замечала уже почти ничего из окружающих явлений. Только одни узоры вышивки и привлекали ее внимание, только на них она и фиксировала свой потухший взор из-под вдумчиво нахмуренных бровей.
В отношениях с матерью Антон Николаевич ограничивался, по причине ее болезни, только пожеланием доброго утра или покойной ночи, но отца он прямо не любил, потому что с каждым годом все более и более терял к нему уважение. Отец платил ему тем же, и в конце концов получилось так, что при встречах они обменивались только совершенно сухими вежливыми поклонами, как посторонние.
В тот день, ночь которого Антон хотел провести в угрюмом доме с целью убедиться в существовании чего-то сверхъестественного, незадолго до одиннадцати часов в дверь его комнаты кто-то постучал. Получив позволение войти, на пороге показался отец. Антон так и обомлел. За все время совместной жизни с отцом это было в первый раз.
— Здравствуй, — сказал Николай Прокофьевич, против обыкновения протягивая сыну руку.
Антон уже не удивился этому, потому что все вместе взятое для него было более чем удивительно. Затем Николай Прокофьевич опустился в кресло и пристально поглядел на сына из-под черепаховых ободков своего пенсне. Взгляд этот показался Антону более мрачным, чем когда-либо.
— Ты делаешь глупость, братец, и я как отец пришел предупредить тебя.
— Прошу вас объясниться, батюшка, я намеков не понимаю…
— Изволь… Я знаю, что ты решил сегодня провести ночь в этом доме… Так? Ведь я не ошибаюсь?
— Нет, вы не ошибаетесь.
— Это предприятие глупо. Лучшие умы признавали и признают, что на свете не все так просто, как кажется глупцам… Есть такие тайны природы, перед разгадками которых наш разум бессилен.
— Словом, батюшка, — досадливо перебил Антон, — вы верите в привидения и хотите предупредить меня «как отец», что общение с ними не совсем безопасно.
— Именно не совсем безопасно… C’est ie mot[2], — подхватил старик, делая особенное ударение.
— На это я позволю себе заметить, что вы напрасно трудитесь сообщать мне это, наши взгляды на этот счет разнятся.
— Да ты знаешь ли, — горячо начал Николай Прокофьевич, — что дом этот во всяком случае есть притон чего-то недоброго.
