Уплотнение границ | страница 64
Зиновьев, Бухарин, а также и я думаем, что следовало бы поощрить революцию тотчас в Италии. Мое личное мнение, что для этого надо советизировать Венгрию, а может быть также Чехию и Румынию. Надо обдумать внимательно[260].
Таким образом, в представлениях большевистских лидеров о пространстве накладывались друг на друга две карты территориального суверенитета. На первой карте, соответствующей бывшей Российской империи, суверенитет уже был установлен в революционном центре, откуда его следовало распространить в направлении контрреволюционных окраин. Именно эту карту имел в виду Сталин, когда в апреле 1918 года он, будучи наркомом по делам национальностей, отстаивал идею территориальной автономии приграничных регионов, отстававших от центра. На второй карте, включавшей Восточную Европу, пространство состояло из революционных очагов, которые надлежало, если представится такая возможность, постараться соединить друг с другом. То, что представляло собой рубеж или окраину на первой карте, на второй соответствовало промежуточному пространству, которое в одних случаях виделось коридором, а в других – барьером.
Об устойчивости таких представлений свидетельствует плакат 1923 года (ил. 5). Польша изображена на нем в виде закрашенного черным цветом пространства между двумя пограничными барьерами, стоящими на пути советско-германской взаимопомощи. В этом плакате нашли отражение три тесно переплетенных эпизода истории начала 1920-х годов: Рапалльский договор 1922 года, заложивший основу взаимовыгодного сотрудничества между Советской Россией и Веймарской республикой; неудачные попытки объединения германской и русской революций (1921 и 1923 годы); история создания санитарного кордона, в роли которого в данном случае выступала Польша.