А на улице белым бело! Дома, деревья, дорога – все покрыто свежим, недавно выпавшим снегом, который весело скрипит под ногами. Скрип-скрип! Даже не весело, а скорее, радостно.
Стараясь держаться поближе к заборам, двигаюсь к «особняку» Саянского. Миновав последний поворот, замедляю шаг. Для начала нужно найти подходящее для наблюдения место.
Поселок как будто вымер. Да и чему удивляться, если все двести человек, напуганные загубленными стражниками, сидят по домам. А вот лай собак слышится отовсюду. Пристраиваюсь между двумя развалюхами, что возвышаются на небольшом пригорке. Поначалу мне не до дома ведьмака, я только и делаю, что зыркаю глазами в разные стороны, чтобы не упустить появления души загубленного стражника. Но душа не появляется, я успокаиваюсь и все внимание сосредотачиваю на доме Саянского. Ничего особенного там не происходит. В одном из окон горит свет, мелькают тени. Саянский явно не один. Но какой из этого можно сделать вывод? Да любой! Мало ли кто может прийти к нему, пусть даже в такое позднее время.
Тени в окне ведьмака то замирают, то двигаются снова, и я понимаю, что ничего-то мне узнать не удастся.
От мороза уже не чувствую щек и носа, растираю их шерстяными рукавицами и уже собираюсь идти обратно, как над крыльцом загорается лампочка, открывается дверь и выходят трое. Машут руками, видимо, спорят. Один из них – Гималайский Медведь, тот здоровяк, с которым я летел в самолете и которого не спутаешь ни с кем. Он-то и крался вдоль забора Саянского, когда мы с Сонькой возвращались из школы. Из укрытия видно, как Медведь с ведьмаком выходят за калитку и быстро идут по улице. Третий возвращается в дом.
Вот это уже интересно. Куда же они подались? И кто этот третий?
Поначалу мне кажется, что они направляются к моим развалюхам, вероятно, засекли меня и теперь хотят свести счеты. И надо бы бежать, однако от страха застываю на месте. Но в следующий момент понимаю, что я ошибся – они проходят мимо меня и выходят на центральную улицу Благодатного. Выжидаю какое-то время и двигаюсь следом. Двигаюсь… Пожалуй, чересчур громко сказано, точнее, с трудом ковыляю, потому что иначе передвигаться в этих огромных валенках невозможно.
Мне кажется, что снег под подошвами скрипит так громко, что не услышать невозможно, а потому крадусь вдоль заборов – это на тот случай, чтобы, если кто-то из двоих обернется, меня не заметили. Но потом понимаю, что это глупо: во-первых, снег скрипит и под подошвами их обуви, а во-вторых, они настолько увлечены разговором, что и не думают оборачиваться. Но теперь появляется ощущение, что за мной кто-то следит. Я запрещаю себе оборачиваться, чтобы убедиться в этом, и так ясно, что никому это не нужно.
