Зимой и летом мужчины и женщины, собравшиеся на свадьбу ли, на поминки ли, нуждались в помощи Шейха.
— Шейх, четыре чайника! Один зеленый и три черных!
— Шишаш…
Шейх говорил странно: вместо «ж» у него получалось «дз», не мог произнести «с», у него выходило «ш».
— Шейх, быстро! Уважаемые гости прибыли!
А Шейх не торопится. Свое дело знает.
— Не нудзно шпешить. Мне-то что до того, что они увадзаемые, — говорил он с улыбкой.
И никто не сердился. Все знают: в течение скольких лет ни на одной свадьбе не лопнул ни один чайник, ни один гость не остался без чая.
Пьет он только пиво. Немного, всего две бутылки. Хозяева празднества всегда оставляют для Шейха его долю. Перед тем как гости расходятся, Шейх пьет пиво прямо из горлышка и тут же начинает танцевать. Танцует до исступления, так что на губах выступает пена.
А все вокруг хлопают в ладоши и кричат:
— Давай, Шейх!
— Молодец, Шейх!
Шейх, ободренный выкриками, смелеет и вовсю топает ногами.
Иногда молодые шутники окружают Шейха.
— Ну… а твою свадьбу когда сыграем, Шейх?
Шейх высовывает язык и улыбается.
— Давай и тебя женим, а? Найдем тебе подходящую женщину.
— Мне не женщину, а девушку! — опять высовывает язык и улыбается Шейх.
— Ишь чего захотел! Девушка-красавица как увидит тебя, так ее тут же удар хватит, и попадет она в больницу!
Шейх не обижается. А может, он вообще не знает, что такое обида. Знай себе улыбается.
Мы устраивали поминки — прошло двадцать дней со дня смерти матери. Чуть забрезжил рассвет, к нам явился Шейх. Походка у него вразвалочку. Пришел в одной рубашке.
— Вот и Шейх пожаловал! — сказал кто-то. — Ну-ка присмотри за самоваром.
Но Шейх не направился к самовару, стоявшему в углу двора. Ни на кого не глядя, поднялся по ступенькам на веранду и прошел в комнату матери.
— Эй, Шейх, ты куда? — сказал кто-то, преграждая ему путь. — Ведь там сидят старики.
— Пусти! — крикнул Шейх, выпучив глаза. Затем вошел в комнату матери и внезапно кинулся на пол.
— Мама! — прохрипел он. — Ма-а-ама!
Схватив пятерней рубашку за ворот, сдернул ее с себя и разорвал в клочья, могучие загорелые плечи его вздрагивали, в уголках дрожащих губ выступила пена.
— Мама! Мама!
При каждом слове «мама» он бился головой об пол и молотил по нему кулаками. На лбу у него выступила шишка.
— Мама! Куда же вы ушли, мама!
Все оцепенели, увидев, как горько плачет Шейх, который раньше никогда не плакал. Кто-то хотел поднять его с пола, но он оттолкнул его.
— Оставьте его одного! — шепнул кто-то. — Пусть поплачет.
