— Ешь, сынок, вкусно.
— Не хочу! Не хочу! Не буду! — Я с размаху ударил по блюду рукой, и оно упало сначала на супу, а затем на землю.
Внезапно в маминых глазах вспыхнул гнев. Она занесла ладонь над моим ухом. От страха я закрыл глаза. Нет, она не ударила меня. Только прошептала, дрожащими губами:
— Ведь это хлеб, глупец! Какой же ты совершил грех!
Она медленно спустилась с супы на землю. Сгребла рукой вывалившуюся кашу, но она была перепачкана землей. Затем подняла голову и поглядела на меня. В глазах ее были боль и упрек.
Через некоторое время моя старшая сестра и братья собрались за столом. Каждому досталось не больше чем пол-ложки толокна. Потом пришел отец. Мама принесла из кухни целый ляган[11] пареной свеклы. Свекла — тоже ничего, только надоедает, если есть ее каждый день. Все-таки это не хлеб.
— А толокна сегодня нет? — спросил отец, с трудом глотая горячую свеклу.
С затаенным страхом я взглянул на маму.
— Было, — сказала она тихо.
— Не осталось, что ли?
— Ступка нечаянно перевернулась, — ответила мама виновато.
— Что? — Отец застыл с куском свеклы в руке и недовольно посмотрел на мать.
— Просыпалось, — сказала мама, опустив голову.
— Проклятье! — выругался отец тихо. — Взрослая женщина, а хуже маленькой… Гляди, как бы хлеб не ослепил тебя! — Он резко поднялся, спрыгнул с супы и быстро вышел на улицу.
Я перевел глаза на маму. Она сидела все так же, не поднимая головы, в глазах ее застыло страдание.
Я редко видел, чтобы мама гневалась. Но однажды она рассердилась не на шутку. Мы ехали навестить мою старшую сестру. Когда мы свернули в узенькую улочку, то услышали плач ребенка. На обочине катался по земле мальчонка лет трех и ревмя ревел, белая рубашонка и штанишки были перепачканы землей.
— Останови машину, сынок, — сказала мама, глядя в ту сторону подслеповатыми глазами.
— Что-нибудь случилось?
— Останови же, — повторила мама, улыбнувшись.
Чуточку поколебавшись, я остановил машину.
Мама, кряхтя, открыла дверцу и вышла из машины. Потерла свои затекшие ноги и, прихрамывая, пошла назад, туда, где валялся мальчонка. Я невольно последовал за ней. Упрямец все еще катался по земле и орал при этом как резаный. Только теперь я заметил молодую женщину, склонившуюся над ребенком: она сама готова была расплакаться.
— Совсем сдурел, — сказала женщина, чуть не плача. — Купи, говорит, мороженое. Купила, а он вон что вытворяет.
Мальчонка по-прежнему ревел во весь голос и издевался:
