Литроу присел на край скамьи, взглядом предложил Розенфельду сесть рядом. Сели. Теперь Розенфельд не мог смотреть профессору в глаза, оба рассматривали белую доску, на которой после лекции остались полустертые формулы каких-то сложных молекул.
— Она его очень любила, — прервал тишину профессор фразой, которую Розенфельд не ждал. Первые слова, по его мнению, должны были быть другими, но Литроу выбрал свою линию разговора.
— Я знаю, — сказал Розенфельд.
Он был уверен, что Литроу кивнул, хотя и не мог этого видеть.
— Если вы знаете и это, значит, действительно знаете все. Я поражен.
— Я тоже, — буркнул Розенфельд. — Как вы могли это допустить?
— Это? — Профессор выделил слово интонацией, в которой было слишком много разнообразных эмоций, чтобы Розенфельд смог выделить каждую. Горечь он распознал, немного удивления, но было что-то еще, оставшееся вне возможностей его эмпатии.
Отвечать он не стал — вопрос, хотя и был задан в расчете на объяснение, был по сути риторическим.
— Я их познакомил, — сообщил Литроу. — Магда была моей аспиранткой, потом делала постдокторат, а Любомир приехал из Детройта — собирался работать по квантовой теории вакуума. Удивительно. Тогда я впервые в жизни увидел, как это происходит.
— Это? — теперь не удержался от риторического вопроса Розенфельд. Профессор мог не отвечать, оба понимали, о чем шла речь, но Литроу все-таки поставил точки над i.
— Любовь с первого взгляда. Это… как глаз тайфуна. Стоишь в центре и видишь, как все в природе меняется, хаос превращается в циклическое движение, возникшее из ничего, как Вселенная из квантовой флуктуации. Трудно описать словами.
— Я понимаю, — пробормотал Розенфельд. Он действительно понимал, хотя никогда не видел, чтобы чья-то любовь зарождалась у него на глазах, и сам никогда не испытывал подобных чувств, меняющих личность, сознание и мир вокруг.
Профессор хмыкнул, или Розенфельду это только показалось?
— Мы рассуждали о физике, конечно. Я предложил и м общую тему. Статья Тиллоя только что появилась в «Архиве», я ее прочитал, и мне показалось, что над этим стоило поработать — перспективно и ново, хотя — это я тоже понимал — решение Тиллоя, скорее всего, ошибочно, но в физике это самое интересное: о новом никогда нельзя заранее сказать, станет оно научной сенсацией или сгинет через неделю, когда кто-то найдет ошибку в вычислениях или противоречие в концепции.
От темы любви профессор легко перешел к физике. Сейчас он так же легко вернется к любви — физика была лишь попыткой ослабить напряжение в разговоре и собраться с мыслями. Скрыть от Розенфельда суть произошедшего или, наоборот, раскрыть все детали.
