— А почему?
— Почему, почему? Обычай у нас такой, вот почему… Хочешь убивать, иди к разбойникам, а того лучше в солдаты. Там, если повезет, попадешь в пушкари, а пушкарь сказать может: «Одним махом семерых побивахом».
— Если на тебя напал — почему же не убить?
— Ну в лоб ему дай, оглуши, да только душу человеческую не губи. И то подумай: если мы воры, так что же — разве бедных грабим? Нет, мы у богатеньких лишнее отнимаем и себе, бедным, отдаем. Понятно тебе?
— Значится, как разбогатеем, больше не станем воровать?
— Ты разбогатей сначала, умник… И по «Уложению уголовному» за воровство и плетьми бьют, и на каторгу гонят — да все не та казнь, не те муки, что за смертоубийство. Теперь понял?
— Другое дело… Сразу бы и сказал. А это чего? — прижался Ванька к забору.
— Ах ты, деревня! Неужто раньше не слыхал? Ночной сторож в колотушку бьет и кричит, чтобы самому не страшно было. Сейчас опять заорет.
И правда: впереди раздался понятный, а потому не страшный теперь сухой стук и крик: «Посма-а-атривай!»
— А мы теперь как?
— А мы теперь за ним, покамест он за угол не повернет, свой околоток обходя. Тогда главное — на другого не нарваться, на молчуна.
Наконец Камчатка остановился, придержал налетевшего на него Ваньку и тихонько свистнул. В ответ прозвучали два тихих, но отчетливых свиста, и от забора отделилась черная тень.
— Ты, Гнус? — громко прошептал Камчатка.
— А кто ж еще? — прошелестело со стороны тени. — Валите сюда.
— Как у нас дела обстоят? Ты был там? — быстро спросил главарь.
— Все спят, света нет нигде. Солдаты колготились дольше всех, но уж полчаса, как затихли.
Увидев, что старшие крестятся и бормочут, Ванька перекрестился и сам — рука не отвалится. Молча пошли за Степкой, спустились к реке.
— Зачем нам на реку, Камчатка? — спросил Ванька.
— На Яузу-то? Забыл, что ли, что дальше улицы на ночь перегорожены рогатками? Если по земле нам не подступиться, по речке подплывем.
Плыли в малой лодчонке и недолго. Вот и дворец чернеется. Поднявшись к нему по берегу, Ванька чуть не отскочил: дворец в ночной тиши отнюдь не молчал — поскрипывал и даже вроде как стонал.
— Эфто ничего, ничего, про эфто вся Москва знает, — зашептал, успокаивая его, Камчатка. — Строили в спешке, лес загодя не заготовили, сколотили чудите из сырого. Домина сей день под солнцем постоял, нынче рассыхается. Все путем. Теперь за угол. Вот наше окно.
Ванька легко забрался на плечи Камчатки и сразу, без всяких подтягиваний, оказался прямо перед окном. Окно косячное, мелкие стекла вставлены в дробную раму, изнутри заперто — а ты чего ожидал? Он нашарил за пазухой «фомку» и принялся орудовать, отжимая створку. Раздался громкий треск, и окно со звоном распахнулось. Треск и того пуще звон показались Ваньке оглушительными, плечи Камчатки шатнулись под ним, однако он не растерялся, сунул ломик за пазуху и будто запрыгнул в комнату.
