Тогда в трактире, лениво ковыряя ложкой пересушенного жареного леща, лежавшего передним на оловянной тарелке, Камчатка пытался мысленно напомнить приятелю, чтобы спросил, на каком жилье[7] поместился доктор Евлих. Дворец на три жилья; в верхнем, дело ясное, покои государыни, в то время как каморки сторожей и коменданта, понятно, на первом, людском. А придворный лейб-лекарь, спрашивается, где? Гнус, угощая нового дружка пристально и сам понемножку набираясь, о сем важном моменте явно позабыл. Оставалось одно средство.
Камчатка задрал голову и дурным голосом пропел:
— Ох, жилье, жилье, милый мой домок!
И тут же уронил голову на стол, незаметно отодвинув тарелку. Нос его уткнулся в воняющую сивухой жирную столешницу, а справа в ноздри ударил смрад от леща, по словам трактирного служителя, пойманного им лично в Сетуни сегодня на рассвете. Однако страдания чистюли Камчатки оказались не напрасны. Приятель таки понял его, но не придумал ничего лучшего, чем спросить:
— Никогда не мог понять, как можно жить в таком высоком строении… У тебя голова-то на лестницах не кружится ли?
— А и нет, друг ты мой вновь обретенный Лахудра, да и с чего ей кружиться? Мы, нынешние дворцовые жители, теперь все в нижнем жилье пребываем, в подклете, если по-простому, а и там есть незанятые покои… Дай лучше тебе про хозяйку, про докторшу Марту Францевну еще расскажу — забавно, право… Вт подходит она ко мне и белою своей ручкой ряску на мне, что юбку на девке, берет и с великим смельством задирает…
На конце мочала начинай сначала… Камчатка решил, что услышал достаточно, и покинул трактир, озаботившись на всякий случай, чтобы докторский служитель его так и не увидел.
В ближайшую среду, как только сгустились сумерки, сперва сам Камчатка, потом его приятель Степка, державшийся сзади саженях в двадцати, медленно прошлись под окнами дворца. Парадная стена дворца новомодно выходила прямо на улицу, что для воров создавало дополнительное удобство. Свет мерцал в четырех окнах черной по ночи громадины, никто не окликнул и не шугнул злоумышленников от стены. Оба внимательно прислушались к голосам дворцовых жителей, а потом, сойдясь на перекрестке, сравнили и обсудили свои впечатления.
Сошлись на том, что голос чудилы-семинариста доносился из четвертого окошка справа, а про солдата-бедолагу хором пели за окном слева у парадного крыльца, то есть в бывшей кордегардии, занятой, надо полагать, сторожами. Дело застопорилось отсутствием главного исполнителя — достаточно тонкого в плечах и ловкого, чтобы проскользнуть в окно, а главное, смелого и настолько расторопного, чтобы правильно обделать все дела внутри. Ванька на эту ключевую должность подходил замечательно и по всем статьям. И Камчатка решил поспешить, потому как знал, что нельзя задуманное воровское дело откладывать до бесконечности: если ты в нем не один, обязательно кто-то проболтается, а если даже и один, что редко удастся, могут стать смертельно опасными изменившиеся со времени разведки обстоятельства. Доктор перестанет принимать на ночь сонные капли, у слуги, напротив, начнется бессонница, а у солдат-сторожей вконец израсходуются деньги на выпивку. Поэтому решил идти сегодняшней же ночью.
